Анатолий Алексин - Тридцать один день

— Да ведь уже поздно. Нас никто не пустит.

— А мы и спрашивать не станем. Это же такое дело, такое дело! Прыгай в окно!

Мы как были босиком, в трусах и майках, так и выпрыгнули во двор. И помчались в город.

Андрей быстро отыскал тот самый разрушенный дом: он, оказывается, много раз приходил сюда один, тайком от нас всех.

Луна светила вовсю, и было светло как днем. Андрей раскрыл тетрадку, и мы стали сличать почерки.

— «К партизанам мы пробиться не смогли. Но одну фашистскую баржу все-таки потопили!» — прочитал Андрей. А потом прочитал другое: — «Когда я был маленький, я всегда очень боялся всяких болезней. Но не из-за себя, честное слово! А из-за мамы…» Конечно! Тот же самый почерк! — уверенно сказал Андрей. — И как это ты, Сашка, не обратил внимания? Эх, легкомысленная твоя башка!..

Момент был такой серьезный, что я даже не обиделся. Просто некогда было обижаться.

— Но ведь он же уехал далеко-далеко… И мама ждет его… Значит, он не вернется? — тихо спросил я.

Андрей ничего не ответил. Он только прочитал последние слова, написанные чернильным карандашом на штукатурке:

— «У нас есть одна граната. Оставим ее для себя…»

— Так надо сейчас же разыскать Марфу Никитичну и все рассказать ей, — предложил я.

— Что ты! Что ты! — Андрей замахал рукой. — Пока не надо, пусть еще подождет. Еще хоть несколько дней… Пусть подождет его…

— Но ведь она все равно узнает…

— Конечно, узнает. Потому что мы соберем здесь торжественный сбор и присвоим имя ее сына своему отряду. Вот!

— Это будет очень здорово! — сказал я.

— А пока пусть она ждет его… Пусть еще надеется, пусть…

Я много раз бывал на торжественных сборах и слетах — и в школе, и в Доме пионеров, и в клубе папиного завода. Другой бы, уж наверное, давно привык и совсем не волновался, а я вот не могу. Как только услышу звуки горнов и барабанную дробь, как только увижу торжественно плывущие красные знамена, так до того расстраиваюсь, что даже слезы на глазах выступают. То есть расстраиваюсь я, конечно, от радости, а не от какой-нибудь там печали.

Но сегодня сбор был особенный. Таких сборов ни я и никто из наших ребят ни разу в жизни не видел и, может быть, никогда уж и не увидит больше.

Мы собрались в городе, возле того самого разрушенного дома. Каждые пять минут сменялся почетный караул у знамени. Самые обычные наши рапорты звучали как-то по-особенному. Вокруг собрались жители города и городские пионеры.

Андрей от имени нашего отряда рассказал, как мы обнаружили надпись, как хотели узнать имена и историю героев, погибших на этом самом месте, как организовали спецбригаду и как в конце концов совершенно случайно узнали, кто же такие «В. А.» и «Бородач».

— То есть мы узнали только, что Ваня Алексеев был пионером и жил в этом городе, а кто такой Бородач, мы еще точно не знаем, — поправился Андрей.

Потом все устроились на небольшой полянке, недалеко от разрушенного дома. Секретарь райкома комсомола товарищ Зимин рассказал нам про Ваню Алексеева и про таинственного Бородача.

…Как только в город ворвались фашисты, Ваня сразу сказал своей матери, Марфе Никитичне:

— Не буду я сидеть сложа руки и смотреть, как бандиты у нас хозяйничают! Не могу я, мамочка!

Но установить связь с партизанами было не так-то легко. Тогда Ваня пошел к своему любимому учителю, которого ребята в шутку звали «Бородачом». А еще его звали «Макаром Чудрой» за то, что он был похож на цыгана. У него была черная-пречерная курчавая борода, которую он, расхаживая по классу, всегда поглаживал.

В доме у Бородача жил гитлеровский офицер. Под кроватью он хранил гранаты и ручные бомбы: до ужаса боялся нападения партизан.

Однажды Ваня разузнал, что в город пригнали большую баржу с боеприпасами. Он рассказал об этом Бородачу. Они посоветовались, посовещались и решили: вытащить из-под кровати офицера бомбы, ночью взорвать баржу и уйти к партизанам, которые, как было известно Бородачу, скрывались на территории виноградарского совхоза.

Ох, и смелый же это был план: вдвоем взорвать баржу! А ведь она охранялась, наверное…

Товарищ Зимин рассказывал очень коротко, но я представлял себе, как Ваня и Бородач ползли по пляжу, прячась за дюны, за рыбацкие лодки… Ваня, конечно, первый прыгнул на спину часовому, повалил его, и они покатились по песку (так всегда показывают в кинофильмах). Бородач, конечно, вовремя пришел Ване на помощь. Они уничтожили часового, потом уничтожили баржу, то есть не уничтожили, а взорвали…

Это я так себе представлял. Но товарищ Зимин сказал, что ничего точно известно не было, а было известно только одно: Бородач и Ваня хотели взорвать баржу, а после пробиться к партизанам. Об этом Бородач рассказал своему другу — одной старой учительнице.

А потом оба — и Бородач и Ваня Алексеев — пропали куда-то, и никто ничего о них не знал. Одни думали, что они погибли при взрыве баржи, другие предполагали, что им удалось пройти через линию фронта и пробиться к нашим…

Так вот почему Марфа Никитична до сих пор ждала Ваню! «А мы, значит, отняли у нее эту надежду… последнюю надежду… — подумал я. — А нужно ли было это? Хорошо ли мы сделали? Может, лучше было бы ничего не говорить о нашем открытии: так бы и ждала она Ваню, и ждала…»

— Московские пионеры помогли нам разгадать трудную загадку, — сказал товарищ Зимин. — Мы теперь знаем, что, взорвав баржу, Бородач и Ваня Алексеев хотели уйти от преследования фашистов, но не смогли… Они были окружены и отбивались в развалинах этого дома. А последнюю гранату они оставили для себя. Они не сдались врагу! Так почтим же их светлую, незабвенную память!

Все встали. Девочки плакали, и мне тоже что-то попало в глаз, и я полез за платком, но платка я не нашел и поэтому стал вытирать глаза руками.

— Чего стесняешься? Не стесняйся, Саша, — услышал я вдруг позади себя.

Обернулся — и увидел Андрея. Он не плакал, а только молча смотрел куда-то вдаль… Андрей положил руку мне на плечо — и мне стало как-то спокойней и не хотелось, чтобы он убирал руку.

Но тут все снова пошли к разрушенному дому. И товарищ Зимин сказал:

— Пионеры первого отряда, обнаружившие место гибели героев, обратились к нам с просьбой. Они попросили, чтобы их отряду было присвоено имя пионера-героя Вани Алексеева. Разве можно было не уважить их просьбу!

Андрей вышел вперед, и товарищ Зимин вручил ему какую-то бумагу. Мне хотелось сейчас же посмотреть, что на ней написано, но неудобно было лезть вперед, и я решил потерпеть.

Теперь наш отряд носит имя Вани Алексеева. Правда, до отъезда из лагеря осталось всего шесть дней, но ведь и в будущем году и каждый год здесь будет пионерский лагерь папиного завода. И всегда первый отряд лагеря будет носить имя Вани Алексеева. Пусть в лагере будут отдыхать другие ребята, пусть! Но и им будет, так же как и нам, приятно носить имя героя. И они будут спрашивать вожатых: «А почему наш отряд носит это имя?» И вожатые расскажут им, как мы однажды удрали на воскресник и как обнаружили место гибели героев. А мы уж тогда будем, может быть, совсем взрослыми людьми. Но, наверное, будем дружить, как и сейчас. Я так думаю.