Лев Кассиль - Улица младшего сына

Но на этот раз все услышали, что «чертопхайка» заработала. Неужели дядя Яша нарушил запрет? Все, кто был поблизости, поспешили на шум.

Они застали дядю Манто сидящим в седле своего стального коня. Раскинув руки, весь изогнувшись вперед, Яков Маркович крепко держал широкорогий руль. Мотор молчал, но зато сам дядя Яша, надув щеки, выпятив губы, громко и искусно изображал урчание мотоцикла. При этом он подпрыгивал на кожаном седле, наклонялся то в одну, то в другую сторону, делая виражи, переводя рычажок на высшую скорость, — словом, видно было, что Манто мчится полным ходом…

Заметив, что вокруг него собрались партизаны и впереди них стоят всюду поспевающие Володя и Ваня, Манто стал как бы притормаживать машину. Он потянул за какой-то рычажок под собой, затих, лишь изредка пофыркивая, и, очень строго поглядывая на всех, объявил:

— Машина отправляется на Симферополь. Пассажиры, занимайте места! Вовка, садись на багажник…

Володя не заставил себя просить второй раз. Он вскочил на кожаную подушку за спиной дяди Манто и ухватился, как полагается в таких случаях, за пояс водителя мотоцикла.

— Поехали! — провозгласил дядя Яша. — Держись на поворотах!.. — И снова запустил свой «губной мотор».

Кругом все хохотали. Дядя Яша так подскакивал на седле, что Володе пришлось крепко держаться за него, чтобы не слететь с машины. Он подпрыгивал, жмурясь и ухая от азарта. Это была лихая гонка на месте, упоительная воображаемая поездка. Дядя Яша на полном ходу успевал объявлять через плечо своему пассажиру названия знакомых мест, мимо которых они мчались в своем воображении: «Керчь-вторая!.. Владиславовка!.. Сарабуз!.. Семь Колодезей!» И люди вокруг, прислушиваясь к этим хорошо знакомым названиям, погрустнели, вспомнив о тех местах, поселках, селах, что остались там, наверху.

Смех постепенно смолк.

— Подъезжаем к Джанкою! — торжественно возвестил тогда дядя Манто и закрыл глаза, как бы в изнеможении.

Володя, заметив это, внезапно закричал ему в самое ухо:

— Дядя Яша! Смотри, куда едешь, в ров угодишь!

Яков Маркович невольно вскочил, распрямившись во весь свой рост, и тотчас же ударился своей многострадальной макушкой о каменный свод.

Это сразу опять всех развеселило, а дядя Яша, плюхнувшись на седло мотоцикла, сердито объявил:

— За нарушение правил движения, за разговор с водителем во время поездки, пойдешь на камбуз вне очереди чистить картошку!

И потащил хохотавшего Володю к себе на кухню.

Пятого декабря торжественно отпраздновали День Конституции. Так как часть партизан несла караульную службу, то в Ленинском уголке собирались дважды — днем и вечером. Манто в этот день сделал какой-то необыкновенно вкусный рулет из консервов. Володя красиво разрисовал специальный номер «Боевого листка», в котором выступили со статьями многие «подземкоры», как называли партизаны тех, кто писал для стенгазеты. Возле «Боевого листка» был специально поставлен фонарь, чтобы все могли когда угодно подойти и читать, что там написано.

Партизанская стенгазета была нисколько не хуже тех, что выпускались до войны на поверхности. Была здесь и передовая, написанная комиссаром, и стихи Нины Ковалевой «Мы увидим свет». Была заметка Корнилова о том, как хорошо работают пионеры. Имелась и карикатура, изображавшая Яшу Манто, из-под земли пробившего головой камень: он высунулся на поверхность, а фашисты в ужасе бегут от него во все стороны. Не обошлось и без критического материала: тетя Киля разоблачала какие-то непорядки на камбузе и корила нерадивых помощниц дяди Яши.

А сверху, через весь «Боевой листок», Володя крупными буквами выписал слова из брошюрки, которую дал ему для этого комиссар: «… Конституция СССР будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и демократия непобедимы».

Так жили советские люди, добровольно обрекшие себя на заточение в камне, отказавшиеся от света, чистого воздуха, воды и всех привычных условий человеческого существования, для того чтобы своим хотя малым подвигам облегчить народу великую победу над врагом человечества.

Но враг был силен, жесток, хитер, и надо было заранее узнавать все его планы. В последние дни в галерею верхнего яруса проникал сверху какой-то скрежещущий ровный шум, словно на поверхности производили бурение. Необходимо было выяснить, что предпринимают враги. И тогда Володя опять стал проситься в разведку.

— Дядя Гора, — говорил он Корнилову, — ну честное же слово, есть у меня одна дырочка про запас! Туда никто, кроме меня одного, не пролезет. Ну, разве только Олюшка Лазарева. Только она уж больно мала. А я — в самый раз, дядя Гора!

— А почему ты раньше про этот лаз молчал?

— Военная тайна, дядя Гора, — смутился немного Володя, но тут же чистосердечно признался: — Я его, этот лаз, случайно нашел, когда ходил один раз наверх без спросу. Смотрю, светится. Я хотел было сказать, а потом думаю: влетит мне, что я туда таскался. И решил оставить для себя про запас, когда опять наверх в разведку выйти разрешат… Только там, кроме меня, никто не протиснется. Вот теперь в пригодилось, теперь уж и ругать не будут.

Корнилов сообщил командованию о просьбе Володи направить его в разведку и рассказал о тайном лазе, который маленький разведчик держал на этот случай. Лазарев поручил самому Корнилову проверить выход, и политрук вместе с Володей направился туда. Но до самого лаза Корнилову дойти не удалось: он «два не завяз в узком, щелистом проходе между камнями.

— И как ты пробираешься? — удивлялся потом Корнилов. — Там только мыши впору проскочить. Ну и ящерица же ты!

А Володя ползком подобрался к лазу и высунулся из него. Он едва не задохнулся, глотнув свежий морозный воздух. Когда немного улеглась боль в глазах от дневного света, он сумел высмотреть все, что ему требовалось. Он убедился, что лаз выходит далеко за пределами района каменоломен, который немцы обнесли колючей проволокой. Ясно было, что немцы ничего не знают об этой лазейке. Кроме того, он увидел, что земля наверху покрыта свежим снегом. Но показываться здесь, над каменоломнями, днем было нельзя. Следовало переждать ночь, чтобы незадолго до рассвета, пока не развиднелось, скрытно выйти наверх и отползти подальше от лаза.

Решили, что Володя захватит с собою коньки. Они входили в число тех ценностей, которые он притащил с собой под землю, не желая оставить их наверху. Кататься на коньках он научился еще в ту пору, когда выиграл на спор с соломбальскими мальчишками отличные «снегурки». С той поры он каждую зиму, вызывая зависть керченских мальчишек, катался на коньках по льду замерзшей речушки. Выбравшись на поверхность перед рассветом, он долго сидел в овражке, чтобы дать глазам привыкнуть к слепящему блеску снега, к пронзительному сиянию всходившего солнца. Затем он прикрутил коньки веревками к ботинкам и вскоре уже лихо раскатывал вдоль окраин поселка по обледенелым дорожкам. Из нескольких домиков вышли немецкие солдаты в накинутых на плечи одеялах, платках, скатертях. Должно быть, вид мальчика, уверенно скользящего на коньках, напомнил немцам об их собственном детстве, об оставшихся где-то далеко семьях и вверг в сентиментальное расположение духа. Раскуривая вонючие сигаретки, дымя трубками, набитыми терпким, смердящим табаком, солдаты удовлетворенно крякали: