Лев Кассиль - Улица младшего сына

— Моряком, значит?.. Хорошее дело. Папаша у тебя моряк справный. Давай и ты в эту линию… Ну, а вот у нас тоже не хуже, чем на пароходе, и котел имеется.

Они остановились у черной железной громады, от которой шел жар. Внутри нее что-то гудело, и казалось, железный пол возле дрожит.

— А для чего нам котел, спрашивается? А очень просто: для всяких хозяйственных нужд. Горячую воду в камбуз подаем, на кухню. Вот видишь, краники всякие — синие, красные… И в душевую, в баню. У нас, между прочим, и баня имеется. Русская, настоящая. За границей таких нет. Так что живем, видишь, прилично. Вот сейчас как раз вахта мыться пойдет.

А сверху уже доносился голос отца, звавшего Володю в баню.

В бане пахло так, как пахнет во всех обыкновенных банях, — мокрым пареным деревом, мочалкой, щелоком, душным паром. Отец снял с себя китель и оказался в тельняшке, которую носил по старой краснофлотской привычке. Он нагнулся, закинул за плечи руки, выставив вперед локти, и стащил с себя фуфайку. Володя с уважением и восторгом посмотрел на его мускулистую спину, на шарообразные мускулы, катавшиеся под кожей рук.

— Ну, давай, давай, чего же ты? Разоблачайся! Клади вот сюда, — говорил отец, растирая сильную и выпуклую грудь. — Идем, я тебя поскребу как следует. Давно я тебя не мыл… А ты ничего, масластенький. Это у тебя отчего тут?.. Дрался, что ли?.. А это?.. Э-э, да ты, видно, тертый калач! Бывал в деле. Доставалось не раз, гляжу!..

Пахнуло прохладным воздухом, и в баню, на ходу стремительно сдирая с себя спецовки, пропахшие мазутом и маслом, с грохотом бросая под лавки тяжелую обувь, ворвались какие-то черные люди, со сверкающими белыми глазами и блестящими зубами. Володя оторопело глядел на них и на всякий случай подвинулся к отцу.

— Машинная вахта мыться пришла, — объяснил отец.

Моряки сразу напустили горячего пару в бане, стали обдавать друг друга водой, с размаху пускать из рук в руки летящие по скользкой скамье шайки. Они шумели, фыркали, отплевывались, громко разговаривали, стараясь перекричать ими же поднятый шум. Тела их, окатываемые горячей водой, побелели на глазах у Володи, и теперь можно было рассмотреть якоря, змей, корабли, русалок и орлов, вытатуированных на коже у некоторых машинистов. Отец, посадив Володю на высокую полку, крякая от удовольствия, яростно тер ему спину намыленной, нестерпимо горячей мочалкой.

— Уй-юй-юй!.. Папа, больно же!.. — не выдержал Володя.

— Терпи, терпи, здоровее будешь! Надраю так — блестеть станешь. А ну, закрой глаза, да крепче! Я тебя сейчас окачу…

И Володя захлебнулся в обжигающей горячей воде, разом хлынувшей на него сверху. Казалось ему, что он сейчас уже не выдержит, наглотается, задохнется. Но вот все кончилось, рот и ноздри его втянули горячий воздух, сильные руки отца обжали его волосы на голове, согнали остатки воды с лица. Он осторожно открыл глаза.

— Вот теперь чисто! — сказал довольный отец. — Ну, иди одевайся, а я еще немножко тут попарюсь… Парфенов, поддай пару еще!

Что-то свирепо зашипело, ахнуло на всю баню, и Володя стремглав выскочил из огромного облака пара в предбанник. Там он быстро оделся, хотя и чулки, и штанишки, и рубашки с трудом налезали на распаренное тело, ботинки показались грубыми и тесными, а пальцы рук стали смешные — с белыми кончиками, сморщенные, шершавые, как грецкие орехи.

От жаркой духоты, от пара, которым надышался Володя, в голове у него было мутно, и, когда он вышел в узкий коридор, где вдоль противоположной стены шли длинные поручни, он совсем забыл, откуда они пришли с папой и куда теперь надо идти. Где-то высоко над головой бухали шаги и словно проползало с шумом что-то длинное, тяжелое. Слышались приглушенные железом голоса. На минуту Володе показалось, что он снова очутился в узкой галерее старокарантинских каменоломен, глубоко под землей. Но здесь было светло и под ногами вместо каменной тверди что-то зыбко подрагивало.

Володя побродил по коридору, прошел в один конец его, осторожно пробуя дверные ручки кают, потом вернулся назад, дошел до большой желтой стены с окошками, перехваченными тонкими медными прутьями; поднялся, заглянул: внизу под ним, за стеклом, была гулкая бездна, из пучин которой поднимались стальные массивы, оснащенные колесиками, медными приборами, похожими на часы, с неподвижными стрелками под стеклом. Володя узнал эти скользкие мосточки, переходы, вертикальные лесенки, решетки, настилы.

Приоткрыв дверь с окном, также забранным медной решеткой, он вошел туда и по знакомой лесенке, прижавшись животом к ее жестким стальным круглым перекладинам, нащупывая их сперва носком одной ноги, а затем приставляя к ней вторую, спустился на нижнюю железную решетку. Вот и котел, о котором говорил дядя Вилюй. Володя сразу узнал эти красные, синие колесики кранов на толстой трубе, укутанной во что-то промасленное и немного похожее на клеенку. Рядом никого не было. Володя принялся с интересом разглядывать краны. Сперва он тронул синий и чуть-чуть повернул его влево. Острая стрелочка за стеклом прибора, похожего на часы, ожила и быстро закачалась из стороны в сторону, словно запрещая: «Ни-ни, не трогать!» Володя не стал спорить со стрелочкой и взялся за другой кран — красный. Он легонько повернул колесико влево, опасливо покосившись на прибор. Но стрелка на этот раз оставалась невозмутимой. Подбодренный ее молчаливым согласием, Володя стал поворачивать красное колесико влево.

И вдруг под ним что-то заверещало, засвистело, сразу запахло баней, из-под решетки повалил густой пар и заволок всю машину. Послышались перепуганные голоса, топанье босых ног. Кто-то налетел в облаке пара на Володю, споткнулся, упал через него. Мимо свалившегося Володи, перепрыгивая через него, проносились голые ноги, с которых стекало жидкое мыло. Володя видел только ноги, потому что все остальное закрывал пар. Наконец кто-то, должно быть поняв, в чем дело, быстро повернул рукоятку крана и перекрыл паропровод. Пар стал медленно рассеиваться, и Володя увидел перед собой совершенно голого, огромного, показавшегося еще более высоким, чем прежде, Вилюя. Но дядя Вилюй не видел Володи, потому что густая белая пена, взбитая, как сливки, на его намыленной голове, теперь сползла ему на глаза. И дядя Вилюй, отплевываясь и протирая кулаками глаза, которые нещадно ела мыльная пена, кричал:

— Тьфу, будь ты неладно! Вот наелся мыла досыта. Да дайте, братки, мне лицо-то сполоснуть!.. Все очи мне выело… Ух, щиплет, окаянное!..

Кто-то принес в кружке воды и плеснул в лицо дяде Вилюю. Он, отдуваясь, приоткрыл краевые, еще подслеповатые глаза.

— Это кто ж тут начудил? Кто пар на баню перекрыл?

И тогда под ногами у него возник из пара перепуганный Володя.