Лев Кассиль - Улица младшего сына

— Я здесь, мама, я сейчас… — говорил Володя, пробираясь к матери.

— Ну умница, что спустился, спасибо тебе, золотко, — говорила мать, и Володя почувствовал, что лучше не говорить о бутылках. — Сделай хоть мне одолжение, посиди ты со мной, не вылазь наверх. Прошу тебя! — уговаривала мать.

— Разве только если для тебя.

Тяжелые вздрагивания земли сообщали о падавших где-то фугасках. В укрытии было тихо, все прислушивались. Только в уголке плакал ребенок.

— Я не могу, мама, я пойду, — не выдержал Володя.

— Да ты ж обещал посидеть.

— Ну, посидел, а теперь пойду. Я ж не сказал, что до отбоя тут буду.

Гулкий, все сотрясающий удар отдался во всех уголках подвала. С потолка что-то посыпалось. Люди заговорили наперебой, но тихо, испуганно, многие шарахнулись к выходу. Володя тоже вскочил было, но мать схватила его за руку:

— Сиди, Володя… Сиди, прошу тебя! Володя с осторожной, но настойчивой силой молча высвобождал свою руку.

— Скажите ему, люди добрые, чтобы не бегал! — обратилась к соседям мать. — Может, вас послушает!

Какой-то гражданин в двух пальто, надетых одно на другое, сидевший на большом чемодане, с огромным узлом на руках, заметил Володе:

— Действительно, сидел бы уж, как все дети сидят. Смотри, какой герой!

Володя отвернулся от него, бросив через плечо:

— Герой не герой, а на узлах сидеть не буду… Такой здоровый дядька забился в щель, как таракан, а там, может быть, пожар тушить надо. Вам, видно, своего города не жалко.

— А я, кстати, приезжий, — невозмутимо ответил гражданин на чемодане. — Между прочим, какой у вас дерзкий мальчик! — добавил он, обращаясь к Евдокии Тимофеевне.

Опять накатившимся издалека гудящим ударом грузно тряхнуло землю над головой и под ногами. Мать выпустила руку Володи, и он, воспользовавшись этим, бросился вон из подвала, крикнув уже с лестницы:

— Мама, я быстро, не волнуйся!

Едва он выбежал со двора на улицу, как до него донеслись слова, от которых все в нем внутри тяжко осело. Прошли двое военных, переговариваясь на ходу:

— На Пироговской школу имени лейтенанта Шмидта разнесло. Прямое попадание.

— Да, нам звонили из районного штаба… Народу, говорят, много побило.

Володя бросился на Пироговскую. Сокращая путь, он карабкался по крутогору, мчался проходными дворами, перерезая кварталы. Он поднялся на Пироговскую и, задыхаясь, бежал против ветра, который нес навстречу гарь и какие-то бумажки. Его обогнала пожарная автомашина с колоколом. Когда Володя подбежал к зданию школы в, расталкивая толпу, подобрался ближе, он увидел, как из окон класса, где еще несколько часов назад он сидел за партой, вылетели рваные лоскутья пламени. Угол здания обвалился, обнажив часть физического кабинета и учительской. Над кучей битого стекла, из которого торчали медные части каких-то приборов, зацепившись за погнутый железный прут, висело чучело ястреба. Тяга пожара шевелила его, и одноглазый ястреб, казалось, медленно парил над руинами школы.

На развалинах работали дружинники из десятого класса и пожарные. Одни разворачивали баграми груды кирпича, другие спешили куда-то с тяжело провисавшими, накрытыми сверху носилками. Высокий топорник в жестком брезентовом костюме и каске защитного цвета упрямо наступал на огонь, держа пожарный ствол наперевес, и хлестал трещавшим водяным бичом пламя, словно пытался укротить его зверство.

— Подержи, пожалуйста, Дубинин, — услышал Володя над своей головой.

Он оглянулся и увидел Юлию Львовну с двумя глобусами в руках. Она была бледна — так бледна, что седые волосы сливались с цветом лица ее. Но еще больше поразило и испугало Володю то, что Юлия Львовна, всегда такая прямая, никогда не сутулившаяся, так высоко несшая в класс свою белую голову, сейчас вся словно обвисла, сгорбилась, И она показалась Володе совсем уже старой.

— Подержи, прошу тебя, — сказала Юлия Львовна и, не глядя, сунула в руки Володе большой учебный глобус, треснувший электроскоп, помятое сегнерово колесо и несколько книг, обтрепавшихся по краям, — видно, все, что она успела спасти из огня.

Володя машинально прочел название верхней книги: «И. С. Тургенев, Записки охотника».

— Неужели… неужели им долго будет позволено делать это?! — говорила учительница и смотрела в огонь, пожиравший школу. — Неужели человечество может все это долго терпеть? Когда же, когда же с ними покончат?! Навсегда… со всеми!

И Володя понимал, кого подразумевает Юлия Львовна под словами «им», «с ними»…

— Сырикова убило, Илюшу… из второго класса, — говорила учительница, все так же не глядя на Володю, продолжая вперившимся в огонь взглядом следить за гибелью своей школы.

Потрясенный, Володя едва не разронял все, что было у него в руках. «Мне тоже сегодня „отлично“… по физкультуре… Мы приседания делали», — вспомнилось ему.

— Мама, пойдем домой, — упрашивала пробившаяся к ним Светлана. — У нас тоже все стекла побило, всю посуду…

— Ах, какая все ерунда: посуда, стекла… Вот что страшно, вот где ужас, вот где преступление!.. Смотри: книги горят. Этого нельзя вытерпеть…

Она тряхнула головой, словно отгоняя одолевавший ее кошмар.

Рухнула крыша, и столб пламени, мечущий искры и увенчанный косматой шапкой дыма, взревел над зданием школы. Поднятые гудящей силой тяги, летали книжки. Роились брошюрки и школьные тетрадки. Как бабочки с огненными крыльями, кружились раскрытые учебника. Иногда вдруг в клубах дыма появлялись тяжело махавшие тлеющими страницами большие книги, то возносившиеся, то вдруг низвергавшиеся в огонь.

Напрасно Володя и Светлана тянули за руки Юлию Львовну и уговаривали ее пойти домой. Учительница стояла возле горящей школы, не чувствуя подыхающего жара. Медленно распрямляясь, запрокинув голову, на которой жаркий воздух пожара шевелил белые волосы, она смотрела на одно из самых кощунственных, противных человеческому уму зрелищ — на книги, гибнущие в огне.

Часто потом вспоминалась она Володе вот такая, залитая зловещими отсветами пожара, обхватившая руками глобус, с глазами, полными горького гнева, отражающими пламя — и как будто не то, что бесновалось перед ней, а другое, палившее ее изнутри…

Школа сгорела.

Но на другой день в привычный час, к девяти утра, у пожарища собрались почти все школьники. Ребятам не верилось, что нет у них больше школы и не будет занятий. И даже самым отчаянным лентяям, для которых праздником был каждый «пустой» или пропущенный урок, вдруг стало ясно, что первым, главным делом, дававшим содержание и устойчивость каждому дню, была все-таки школа и все, что с ней связано. Каникулы, праздники, воскресенья — все это было хорошо именно лишь потому, что представляло собой желанный роздых, о котором мечталось в трудные будничные дни.