Галина Ширяева - Земля лунной травы

Вечером у Наташи поднялась температура и пропал голос, и бабушка Дуся, которой, конечно же, они ничего не сказали, потому что им было запрещено строго-настрого ходить одним, таким маленьким, в лесу бранила ее за то, что бегает она босиком и пьет холодную воду из колонки, ставила ей горчичники на грудь и поила молоком. А Наташе лучше не становилось, даже мать вызвали телеграммой…

Успокоилась и поправилась она лишь на четвертый день — после того, как Алина мать прочитала в районной газете про то, как в дом князьевского лесника, где спали дети, на рассвете через распахнутое окно прыгнул волк, и жена лесника не растерялась, убила его топором. «Оборотень небось», — попросту объяснила это бабушка Дуся, Потом прошел еще один слух — возле Речной поймали бандита, которого уже давно разыскивала милиция. Но эта новость Наташу не задела. Тот, серый, оборотился волком, и это было понятно… Лишь иногда она задумывалась: а того ли волка убили?.. Да и волком ли он оборотился-то?

Иногда, глядя на тяжелых черных птиц в небе, с криком пролетающих над их домом, она с тревогой, по-детски задумывалась: а волком ли оборотился? Не птицей ли.

С тех пор Наташа в лес не ходила — ни одна, ни с Алей, ни с совхозными девочками. Лишь в те редкие дни, когда приезжал в совхоз отец, она решалась вместе с ним побродить немного по опушке или пройтись по тропинке, не заходя далеко в зеленую, топкую, как болото, глубь. Страх перед темной шевелящейся чащей, умеющей прятать в себе чужие страшные глаза, чужие шаги, чужое дыхание, так и не ушел от нее.

И она полюбила рыжие бугры с боярышником, по-честному открытые холмы с барбарисом, картофельное поле и прямую, открытую, свободно проложенную через это поле дорогу к Дайке.

— Все! — сказала довольная Райка, выбегая к ней на крыльцо. — Вечером обещала дать. Ей Петровна, оказывается, целых пятнадцать рублей должна. Завтра в Князьевку двинусь, с утра. Там у бабы Груни пару дней пробуду, а потом уж здесь малость поживу.

— А что до вечера-то делать будем? — спросила Наташа. — Сыро, мокро, никуда не пойдешь.

Она знала, что тайком от Райки на станцию все равно ей не уйти, а не пойти туда и не попытаться еще раз узнать, нет ли каких-нибудь вестей от Али, было просто невозможно.

Значит, надо было заманить на станцию и Райку. Но если Райка догадается, что из-за Али, не пойдет ни за что и Наташе уйти не даст.

— Что делать? — беспечно переспросила Райка. — А прежде всего надо обязательно к Петьке в лагерь сходить, мать просила.

Наташа возражать не стала — пионерский лагерь, в котором отдыхал Петька, двоюродный Райкин брат из той, из князьевской, не Наташиной родни, находился недалеко от Речной, а оттуда до Дайки рукой подать, если к тому же одну остановку проехать электричкой.

Через четверть часа они уже отправились в путь, захватив старый плащ и огромный бабушкин зонтик, больше похожий на грибок от солнца на пляже. А Райка захватила еще и сумку со своими пожитками — она всегда захватывала ее с собой, уходя из дома даже ненадолго, потому что бабушка Дуся, отправляясь к Петровне или еще куда, очень беспечно припирала дверь дома колышком.

По дороге к Петькиному лагерю пришлось прихватить, к Наташиному неудовольствию, кусочек холодного леса, который сегодня казался особенно враждебным и неприветливым. Я Он тяжело шевелил все еще не просохшими после прошедшего дождя ветвями под ветром, дующим с реки, и густой этот липкий шелест тянул, увлекал куда-то в темную глубину все тихие шорохи с размокшей дороги. Не слышно было ни их шагов, ни их дыхания, даже звонкий Райкин голос, украденный лесом, звучал приглушенно. Самые беспокойные деревья в лесу — осины, те, что шевелились и дрожали листьями даже в безветрие, — теперь шумели, словно водопады: каждое дерево старалось за целую рощу, чувствуя свою силу.

А Райка леса не боялась, Райка трогала его стволы небрежными ладонями и болтала, не замечая, как лес расправился с ее голосом. Она любила лес и не боялась в него ходить, и оборотни ей никогда не попадались.

— Понимаешь, — болтала Райка, — надо это и тебе уяснить! Отношения между людьми — все равно что отношения между государствами. Дипломатии нужно во сколько! А бабка наша — колониальная держава: все по-своему, все по-своему. Так что давай освобождай свою угнетенную независимость. Мне-то труднее, у меня их две, обе колониальные, обе воюют. Я по уши угнетенная… Я-то про лапшовую кофту ничего бабе Дуне не сказала. Узнает, что в Князьевке хочу купить, обязательно наших князьевских спекулянтами на весь совхоз обругает. В дипломатический институт после школы пойти бы, опыта хоть отбавляй… А конфет хочешь? Мать Петьке посылает, а я думаю, ему вредно, обедать на будет. Да и конфеты паршивые.

— А говорят, вчера на Дайку в буфет «мишки» привезли, — хитро вставила Наташа, разжевывая жесткую Петькину конфету и перенимая при этом Райкин дипломатический опыт. — А у меня с собой рубль есть.

— Так завернуть туда надо! — воскликнула Райка. — Только не теперь, а когда обратно из лагеря пойдем. А то Петька увидит, слопает. Смотри только рубль не потеряй.

В лагерь они попали перед самым обедом и с Петькой пробыли недолго. Райка только и успела передать ему кулек с гостинцами да в придачу краткие наставления — и лично свои, и материнские, и отцовские, и еще чьи-то, самые суровые, — наверно, бабы Груни.

Почтительное Петькино отношение к старшей сестре краешком задело и Наташу, и ей тоже захотелось преподнести лопоухому и курносому, типично князьевскому Петьке пару лично своих наставлений, но Петька предупредил события, скорчив ей мерзкую гримасу. Между Сурковыми и их князьевской родней не было мира. И бабушка Дуся, и Наташина мать считали, что князьевская родня загубила, засосала, затащила в беспросветное болото умного и доброго Райкиного отца.

А страшное это болото — так представлялось когда-то маленькой Наташе — было там же, в глухой непроходимой чащобе Князьевского леса…

К Дайке не поехали электричкой, чтобы не потратить Наташин конфетный рубль, а пошли пешком, берегом реки.

Промчался мимо, справа от них, скорый стремительный поезд, потом облака в таком же стремительном движении слились в длинную узкую тучу, и далекий противоположный берег-горизонт за тяжелыми пенными волнами начал густо темнеть, словно вобрал в себя, жадно торопясь, цвет серой тучи и посеревшей, помрачневшей воды.

Наташе вдруг вспомнилось, как однажды они с Алей вот так же шли берегом вдоль бесконечной серой воды и Аля сказала: «А знаешь, может быть, люди на земле видят все цвета по-разному. Может быть, для кого-нибудь небо вовсе не голубое, а зеленое. Но все называют его голубым, и он тоже. И не знает, что этот цвет для него не голубой, а зеленый. Вот, может быть, мы с тобой сейчас идем, смотрим на небо и видим его разным. И никто в жизни никогда не сможет это проверить». Алина мысль тогда Наташу страшно заинтересовала. Я ведь и в самом деле — никто никогда не сможет проверить, какими, к примеру, Наташа видит листья на деревьях. Может быть, зеленый цвет для других совсем и не зеленый, а другой и Аля, например, видит лес голубым, считая этот цвет зеленым. А небо над ее головой, может быть, наоборот, зеленое. Или розовое. А холмы для нее не желтые вовсе, как для Наташи, а фиолетовые. Она же считает этот цвет желтым, потому что все так говорят — желтые холмы.