Николай Федоров - На аптекарском острове

— Не очень, — сказал я. Почему-то мне не хотелось говорить старику, что я здесь первый раз в жизни, да к тому же пришел по самому дурацкому поводу.

— Мой вам дружеский совет — приходите чаще. Приходите, когда просто хорошее настроение. Когда плохое или трудности там какие — тоже приходите. Вот скоро рододендрон зацветет, прямо тут в саду на открытом воздухе. Тоже, скажу вам, удивительнейшее зрелище. Ну, а уж в конце июня, когда распускается Виктория регия, надо быть непременно. Только представьте: на тихой, гладкой воде бассейна плавают огромные круглые листья, а над ними, прямо у вас на глазах, раскрываются белые или чуть розоватые цветы. Воздух вокруг пряный, влажный, густой. Сколько раз уж видел, и каждый раз, поверьте, дух захватывает.

Мы бродили со стариком по узким, уютным дорожкам, а он все рассказывал про цветы и травы, про диковинные деревья и кусты, про древние, давно вымершие растения, следы которых навеки отпечатались на камнях. И я совершенно забыл дурацкий повод, из-за которого пришел сюда, забыл я и про глупую записку, оставленную дома на кухонном столе, я забыл даже про тайну, которую сегодня вечером мне собирался открыть Клочик.

Честно говоря, никак не ожидал, что из-за какой-то записки поднимется столько шума. Не успел я вставить ключ в замочную скважину, как дверь резко распахнулась, едва не заехав мне по лбу.

— Так и убить можно, — сказал я. — Хорошо, что двери теперь из картона.

— И надо бы убить, — грозно сказала мама и, не дав мне войти, замахала перед моим носом обрывком ватмана, на котором желтым фломастером было крупно написано:

УЕХАЛ В СУП-ТРОПИКИ.

— Что это за бред?! Тебе что, больше делать нечего?! Оставлять такие идиотские безграмотные записки?! Решил на недельку в Сочи съездить, отдохнуть от родителей?

— Я же говорил, что это несерьезно, — послышался из комнаты папин голос. — Человек, который поехал в СУП-тропики, далеко не уедет.

— Ты говорил… — раздраженно повторила мама, пропуская меня в квартиру. — Кто может знать, что взбредет этому бездельнику в голову!

В комнате был ужасный кавардак.

Папа работал дома. На обеденном столе, выдвинутом на середину комнаты, лежал большой прямоугольный стенд, обклеенный белым ватманом. На нем красной темперой был написан заголовок: «Динамика роста надоев от каждой коровы совхоза «Луч». Рядом с заголовком была нарисована толстая добродушная корова. В зубах она держала голубой василек.

Папа у меня работает художником-оформителем на катушечной фабрике. Он пишет плакаты, соцобязательства, клеймит прогульщиков и бракоделов, оформляет библиотеку, а иногда, случается, и забор красит. Однажды, когда папа тащил из мастерской огромный плакат с надписью: «ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ КОНКУРСА ДЕРЕВООБРАБОТЧИКОВ!», он упал ему на ногу, и папе выписали больничный лист. С тех пор мама стала звать его «передвижником» и еще больше невзлюбила его работу. «Художники, — говорит она, — картины пишут или, на худой конец, витрины в гастрономах украшают. А «НЕ КУРИТЬ» по линейке и Алешка написать сможет. Если, конечно, с грамматикой справится». Наша мама работает в аптеке. У нее серьезная профессия — фармацевт, и она очень надеется, что папа наконец одумается и найдет себе настоящую, «мужскую» работу. Каких только идей у нее не возникало! То она предлагает папе пойти на курсы машинистов башенных кранов, то советует устроиться на железную дорогу или докером в морской порт. Папа обычно отмалчивается, будто не слышит. Но иногда вдруг взрывается. «Может, мне на мясокомбинат забойщиком скота пойти? — говорит он. — Или на курсы ассенизаторов? Нет уж, увольте. Я, по крайней мере, людей порошками и таблетками не травлю». — «Дикарь», — говорит мама, и потом они неделю не разговаривают. Иногда папа берет заказы от какой-нибудь жилконторы или клуба, а то и от пригородного совхоза. Тогда вечерами он работает дома.

Мама решительно направилась в глубь комнаты к окну, у которого стояла гладильная доска, и яростно принялась разглаживать мои трусы. На краю доски лежал мой дневник. Уж не знаю, почему так происходит, но если в комнате стоит раскрытая гладильная доска — жди головомойки. Или, если хотите, наоборот: раз начался скандал — мама тут же за утюг хватается, гладить начинает.

Я уже хотел потихоньку улизнуть в свою комнату, но мама, не оборачиваясь, сказала:

— Где ты был?

— Так я написал, где был, — невинно сказал я.

— Не болтай чепухи!

— Да честно говорю, я в субтропиках был. В Ботаническом саду. Там даже тропики есть. Влажные…

Мама отставила утюг и села на стул.

— Потрясающе! — шепотом сказала она. — Просто невозможно представить, до чего может довести человека безделье! Посреди трудовой рабочей недели, когда дневник полон двоек и замечаний, он идет в Ботанический сад! А почему бы тебе не сходить еще на выставку крупнопанельного строительства или в Музей железнодорожного транспорта?

— А где он находится? — с интересом спросил я.

Но мама, не обратив внимания на мои слова, схватила дневник и, открыв его, протянула мне.

— Что здесь написано?

На полях дневника красными чернилами было написано: «Ваш сын ловит мух на уроке русского языка».

— Я вся краской залилась, когда прочла это. Дурачок мой сын, что ли? Слабоумный? Ловит мух на уроке! — Мама схватилась за голову.

— Да никаких я мух не ловил, — сказал я. — Там моль летала. Я еще удивился: откуда, думаю, в школе моль? Ну и хлопнул ее. Она ведь шерсть пожирает. А Валентина сразу — дневник на стол…

Мама замахала руками.

— Замолчи! А двойку по математике ты когда собираешься исправлять?

— Вспомнила! Я давно ее исправил, на той неделе еще. Просто дневник я тогда забыл, а в журнале уже четверка стоит. Факт.

— А по географии?

— Так меня не вызывают, что я, виноват? Я тяну руку; тяну…

— Брось! Так я тебе и поверила! Руку он тянет! Жилы ты мне тянешь, это факт.

— Товарищи, нельзя ли потише! — вскипел папа. — Я из-за вас «надуи» вместо «надои» написал!

— Ну, конечно, тебя поведение этого лодыря не интересует, — сказала мама. — У тебя творческий порыв. Молчи уж, передвижник!

— Горит что-то, — сказал я.

— Господи, мой халат!

Мама рванула с доски утюг, не удержала, утюг полетел на пол и врезался в стеклянную банку с гуашью. Гуашь зашипела, папа выронил кисть и поставил кляксу на коровьем хвосте.

В этот момент в окне за стеклом возник призрак. Призрак таращил глаза, шевелил губами и вдруг моментально исчез, словно провалился.

Если зимой на улице в двадцатиградусный мороз вы встретите человека без шапки и в домашних тапочках, читающего на ходу «Остров сокровищ», то можете не сомневаться — это Витя Клочиков. Стреляйте в этот момент над его головой дуплетом из двустволки или, если хотите, превратитесь в кенгуру и прыгайте перед его носом на задних лапах — он не обратит внимания. Если в кино на комедийном фильме ваш сосед хохочет так, что у вас, как в самолете, уши закладывает, а он еще и норовит шлепнуть вас по колену или пихнуть локтем в бок, — значит, опять вы встретили моего друга Клочика. Клочик не знает и не понимает, как можно что-то делать или чувствовать вполсилы, спокойно или равнодушно. Увидев на улице лоток с мороженым, он не представляет, что можно съесть меньше трех порций — ведь вкусно! А если по телеэкрану бродит бездомная собака, голодная и одинокая, то даже слезы могут запросто побежать по Клочиковым щекам. И он их совершенно не стесняется. Он их просто не замечает.