Николай Федоров - Сказано — сделано

— Так идём скорей к тебе, — нетерпеливо сказал Генка.

Перед тем как начать действовать, мы изучили инструкцию.

— «Выжмите на пятно небольшое количество пасты и разотрите её тонким слоем, — читал я. — Пасте дайте полностью высохнуть и оставшийся порошок очистите щёткой».

— Как просто, — сказал Генка и открыл дневник.

Когда паста подсохла, я взял щётку и счистил порошок. Генка впился глазами в дневник. Но проклятая единица и не думала исчезать. Правда, она слегка побледнела, стала тоньше, потеряв свой воинственный вид.

— Эх, ты, — расстроился Генка. — «Универсальное средство».

— Мало, наверно, держали, — сказал я. — Не успела схватить.

— Думаешь? Ну, давай ещё раз. Чего уж теперь.

После второго раза единица побледнела ещё больше и при этом стала зелёной. К тому же бумага вокруг неё поблёкла, а по краям сделалась жёлтой.

— Послушался я тебя, — хмуро сказал Генка. — Говорил же, что бензином надо.

— Слушай, — сказал я, — а может, растворителем красок попробовать? Уж если краски растворяет, то чернила-то должен взять.

— Давай, — махнул рукой Генка. — Все равно теперь.

Растворитель и вправду оказался хорошим средством. Единица сразу исчезла. Но что получилось на её месте! Бумага сделалась бурой с жёлтыми разводами и покрылась буграми. В отчаянии мы испробовали керосин, одеколон, бензин, хозяйственное мыло и даже стиральный порошок «Новость». А когда я предложил паяльную кислоту, Генка сказал:

— Хватит. Эксперимент окончен.

Страница переливала всеми цветами радуги, а от дневника пахло автомобильной мастерской и парфюмерным магазином, вместе взятыми.

— Пойду домой. Всё равно теперь. — Генка засунул дневник в портфель. — Серёга, пойдём со мной, а? На всякий случай.

Первое, что мы увидели, когда вошли в квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с ещё неоттёртым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.

— Привет, привет! — весело сказал он. — Ну, Генка, везёт тебе, честное слово! Посмотри, какого коня я тебе привёл. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А ведь так ни за что не купить.

Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.

— Да ты что стоишь как истукан, — продолжал Юрий Павлович. — Не рад, что ли?

— Рад, — кисло сказал Генка.

— Ну так спасибо хоть скажи.

— Спасибо.

Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.

— Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?

Генка молчал.

— Тогда, может быть, ты, Серёжа, слово молвишь?

Я тоже молчал.

— Ну, хорошо, — сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. — Начнём всё по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.

Генка обречённо полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.

— Что это за абстрактная живопись?

— Это не живопись, — мрачно сказал Генка. — Тут… это… оценка стояла.

— Какая оценка? — ласково спросил Юрий Павлович.

— Единица, — выдавил Генка.

— Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он ещё и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдёшь к учителю, всё расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтобы пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам! Завтра же продам!

Юрий Павлович ещё много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»…

На другой день в школе мы стояли перед учителем.

— Николай Михайлович, — сказал Генка, — поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.

Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.

— Единицу? Какую единицу?

— Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.

— Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четвёрка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.

— Как не ставили?! — Генка вытаращил глаза. — А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..

И Генка, запинаясь, рассказал всё как было.

Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:

— Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четвёрки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал её выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».

— Хвостик, — растерянно сказал Генка и икнул.

Велосипед Генкин папа всё-таки не продал.

А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.

Утром за завтраком я сказал:

— Папа, хочу с тобой посоветоваться. Скоро у Генки день рождения, а я совершенно не представляю, что ему подарить.

— Сложное дело, — ответил папа и развернул газету. — А когда день рождения?

— Ровно через месяц и четыре дня. Но я так считаю: надо заранее всё продумать, чтобы потом не нервничать.

— Что ж, — сказал папа. — Мужчине хорошо подарить кинжал в золочёных ножнах или пару дуэльных пистолетов. На худой конец подойдёт турецкая сабля.

— А конскую сбрую с бриллиантами можно? — спросил я.

— Это мысль, — ответил папа и углубился в газету.

Я понял, что он тоже не знает, какой подарок сделать Генке, и что придётся думать самостоятельно. Я долго ломал голову, а потом решил: «Ну чего зря мучиться. Взять да и спросить у самого Генки. А всякие там сюрпризы и секреты ни к чему».

Я позвонил Генке по телефону и объяснил ситуацию.

— Это хорошо, что ты со мной решил посоветоваться, — сказал он. — А то, действительно, подаришь какую-нибудь дребедень, которая мне и не нужна совсем. Так что, если не жалко, подари твою немецкую модельку старинного автомобиля. У меня две модели есть, так что вроде как коллекция начнёт подбираться.

— Конечно не жалко, — сказал я. — Только у моей модели руль отбит и колесо плохо держится.

— Ерунда, — сказал Генка. — Приклею. И вот ещё что. Раз уж я знаю, что ты мне подаришь, так дари сегодня. Чего зря целый месяц ждать.

— Идёт, — согласился я.

Я нашёл приличную коробочку из-под маминых духов, положил в неё машинку и, обвязав коробочку розовой лентой, пошёл к Генке. Я поздравил его с наступающим днём рождения и вручил презент. Генка был страшно доволен.

А ближе к вечеру он пришёл ко мне и, вынув из кармана мою коробку с розовой лентой, сказал:

— Серёга, ты меня извини, пожалуйста. Но я это… передумал. Подари мне лучше, если можешь, пару поплавков из пенопласта, которые твой отец делает. А то, понимаешь, стал готовиться к сезону — и ни одного приличного поплавка.