Юрий Дьяконов - Рената

— Можно, можно. А потом — я же сам тебя прошу. Я ведь не на службе. А тебя зовут, если не ошибаюсь…

— Рената!

— Точно! Так это о тебе у нас столько разговоров? А скажи мне, Рената, кто тебя научил так вот, по уставу, обращаться?

— Папка. Он был самым главным старшиной на эсминце «Отважном». Только вы не подумайте, это я сама решила. Нужно очень.

— Ну и молодец! Раз нужно — решила сделать. А раз решила — взяла и сделала. Так, что ли?

— Ага. Только я не сразу решила. Я сначала думала долго.

— Так. А знаешь, называй меня просто: дядя Ваня. Ведь так удобней?

— Ага. Дядя Ваня, Клаве совсем плохо жить стало. Плачет она чуть не каждый день… — и Рената рассказала все.

Говорила она долго. Солнце уже зашло. Стало темнеть. Полковник Каблуков сидел молча, прикрыв глаза. Рената даже подумала, что он заснул. Но он, будто подслушав ее мысли, вдруг сказал:

— Нет-нет, Рената. Я не сплю. Я все слышал и теперь думаю, как быть… Вижу, что ты любишь мою Клаву. Ты настоящий товарищ…

Полковник еще немного посидел на скамеечке и резко поднялся:

— Так, морячка, решено! Нечего в долгий ящик откладывать. Идем к нам домой, там все и решится.

Сонька пришла из школы веселая:

— Красота! Нас отпустили на все лето!..

Бросила портфель и отправилась путешествовать по комнатам. Заглянула в холодильник, в кухонный шкаф, в ниши.

— Компотику хочется. Я открою банку.

— А мама не велева. Компот в ховодильнике есть.

— Фу, кислятина! Я хочу из баллончика. Мы возьмем немного. А потом опять закроем. Она и не заметит, — не слушая возражений Клавы, она поддела открывалкой крышку двухлитрового баллона.

— Во! Классно! На, попробуй… Ну и дурочка! Все равно, если узнает, я скажу, что это ты… Пей!

Клава знает, что Соньке ничего не стоит наговорить маме. И мама ей почему-то верит, а Клаве — нет. Может, потому, что пока Клава скажет пять слов, Сонька натараторит сто? Или потому, что маленькая?…

Сонька уже не первый раз делает такое с компотом. Отопьет и опять крышкой прихлопнет. Правда, в двух баллонах компот прокис. Мама очень удивилась: почему? А попробуй скажи! Самой же еще и ремня дадут…

Сонька все дразнит Клаву. И пьет, и пьет. Спохватилась, когда в баллоне осталось меньше половины. Что делать? Забегали Сонькины зеленые глаза: испугалась. Кинулась к чайнику — пустой. В графине — кипяченой воды на донышке. Тогда она схватила баллон и побежала к крану.

— Что ты деваешь?! — закричала Клава. — Опять же прокиснет! Мама варива, варива.

Сонька тянется к крану. А Клава оттаскивает ее за хвост платья.

— Отстань, дурочка! — кричит Сонька. — Скоро мама придет…

Выпустила Клава Сонькин хвост. А она — цок! Баллоном по крану. Смотрят обе, а из трещины розовый компот льется в раковину. Завизжала Сонька:

— Видишь! Видишь, что наделала, гундосая!..

В прихожей раздался звонок. Сонька показала кулак и прошипела:

— Молчи! Я сама что-нибудь придумаю.

Клава слышала, как еще в прихожей Сонька начала сочинять на ходу:

— Ой, мамочка! Какая ты румяная!.. А нас на каникулы отпустили! Знаешь, мамочка, у нас что случилось? Просто ужас. Этот Пугач…

— Что? Опять этот хулиган?

— Ага. Он это… разбил баллон с компотом.

— Как? — изумилась мама. — Он был здесь?!

— Да. Нет. Он это… как даст по баллону… из рогатки…

— Постой. Я ничего не пойму. Ведь баллоны стоят в нише!

— Конечно. В нише. Я же и говорю. Я взяла баллон…

— А кто тебе разрешал?

— Ой, мамочка! Я же хотела тебе приятное сделать, — лисой крутилась Сонька, — и стала вытирать пыль на полке… А их на окно поставила. А Пугач как даст из рогатки. И разбил. А я схватила их и давай назад скорей ставить… А то бы он все побил! А он как стрельнет еще. Чуть мне в глаз не попал! — Сонька уже не могла остановиться. — А эта… ну Ренка, еще стоит рядом и смеется…

— Ах он бандит! Ну, теперь я до него доберусь! — завопила Олимпиада Трифоновна. — Самый мой любимый компот. А ты, Клавка, опять к этой Ренке бегаешь! Чтоб ноги твоей там не было! Нашла подружку!

— Неправда! — сама неожиданно для себя закричала Клава. — Пугач не бив! А Ренки близко не быво! Это Сонька сама все!

Недаром девочки в классе называли Соньку артисткой. Лгать, наговаривать и притворяться она умела, как никто другой. Сонькины глаза стали круглыми от удивления и обиды. Она повернулась к маме, и та увидела: Соня вот-вот заплачет. Тонкие губы ее дрожали. Она закрыла лицо руками.

— Клавка! Ты опять?! — закричала мама. — Да как ты смеешь! Из-за каких-то хулиганов на сестру родную наговаривать!

— Она врет, врет, — безнадежно оправдывалась Клава. Все убедительные, нужные слова куда-то подевались. Она понимала, что мама поверит не ей, а Соньке. Она и сама бы поверила, если бы не видела всего своими глазами. И все-таки Клава твердила: — Она врет… врет…

Но мама уже не слушала ее. Быстрая на расправу, она больно отшлепала Клаву и поставила на колени в угол:

— Стой тут, дрянь! Пока не признаешься, что наврала…

Уже час стоит Клава на коленях в углу. Больно коленкам. Очень больно. И еще больно где-то в середине, в груди. Слез нет — все выплакала. Потом ноги занемели, и уже стало не больно. А та боль, что внутри, бьет ее мелкой дрожью, дергает за плечи, вырывается наружу тяжелыми всхлипами, стучит молоточками в висках: тук-тук-тук. Голова стала тяжелой, и все сделалось безразличным. Все равно никто не верит. Никто не любит ее. Губы шепчут:

— Вот… Вот заболею и… и умру… тогда… тогда узнаетею…

— Хватит тебе ныть-то! — кричит из кухни мать. — Ишь, моду взяла: свое устанавливать! Я из тебя эту дурь выбью. Признавайся, что наврала. А-а-а, молчишь?! Ну и стой, дрянь, хоть до утра.

— Это ее Ренка учит! — просунула в кухню голову Сонька. — Сама хулиганка. А Клавка, дурочка, ее слушает. Ренка ее и красть научит…

Дверь в квартиру оказалась не запертой. Полковник вошел в комнату. Рената остановилась в темной прихожей. Сонька кинулась к отцу с новостью:

— Папа! У нас каникулы на все лето!.. А Клавка на коленях целый час стоит и не признается.

— А в чем ей признаваться? — тревожно спросил он.

— Вот полюбуйся на свое чадо, — закричала, выходя из кухни, мать. — Как осел, упрямая! Но я из нее эту дурь выбью!

— Постой, Олимпиада! Вы что? С ума посходили? Столько стоять. Да у нее же ножки… — неестественно тихим, пугающим голосом; сказал отец и, не раздеваясь, прошел в комнату.

Сонька трусливо шмыгнула в кухню. Она знала: раз отец назвал маму не Олей, как всегда, а полным именем, Олимпиадой, значит, дело плохо.

— Клава. Доченька. Вставай.

Клава вскинула на папу глаза. Хотела встать и застонала тоненько:

— У-у-у-у-у, не могу. Не поднимаются.