Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

Комары сидели у нее на щеке. Я это видел, а она не чувствовала укусов, не припечатывала этих кровопийц.

Серый пошел быстрее, и теперь трудно было поспевать за проводником. Худой старик, казалось, не чувствовал никакой усталости. Он ловко изгибался, мотал головой и сравнительно легко проходил сквозь самую чащобу, хотя мог орудовать только одной рукой — в другой был поводок.

Мы, трое сопровождавших его, шли теперь почти что рядом. Славина мама иногда чуть вздрагивала от выстрелов. Но стреляли теперь где-то далеко, и звуки долетали приглушенно, пробиваясь сквозь густой зеленый заслон леса. И как же мне тогда хотелось, чтобы ничего этого не было: ни собаки-ищейки, ни выстрелов, ни сплошной зеленой стены леса, сквозь которую мы пробирались с таким трудом! И, главное, чтобы Славик был с нами — Славик-очкарик, как его дразнили во дворе мальчишки. Как он тогда впервые спросил меня у машины: «Едете?» — «Еду!» — «Далеко?» — «В Валдай». И потом я сказал ему: «Ну, поедем»…

Полог из веток стал подниматься все выше и выше. Уже можно было выпрямиться во весь рост. И мне вдруг померещилось, что кто-то стоит между двух елок. Стоит и не двигается. Спиной. Прислонившись. Застыв.

Я закричал:

— Славик!

Нина Васильевна схватила меня за рукав.

Я услышал возглас проводника:

— Рядом, Серый.

Собака ходко бежала и при этом будто чертила носом по земле. Теперь Серый остановился, сразу застыв в какой-то такой позе, которая должна была изображать всей его собачьей фигурой: «Что за крик? Что произошло? Не понимаю».

— Не надо нервничать, — негромко сказал проводник. И добавил: — Сухое дерево.

А Славина мама заплакала и несколько раз повторила, как бы для себя:

— Сухое дерево. Сухое.

Эти ничего не значащие слова почему-то очень больно отозвались во мне.

Мы пошли дальше. И Серый снова был впереди, идя напролом, через ямы и кусты.

Теперь я смотрел во все глаза и изо всех сил старался разглядеть, что передо мной, чтобы еще раз так, с бухты-барахты, не вскрикнуть. Мне очень хотелось, чтобы из-за кустов показался Слава, подбежал к нам и стал рассказывать, как все это с ним случилось. Какое это было бы счастье!

Но нет: впереди не было ничего, кроме темно-зеленых ветвей, часто спутанных в один сплошной заслон. А разрывы между деревьями были угольно-черные, будто бездонные, бесконечные.

Казалось, что лес становился все гуще и гуще, что огромные еловые лапы нарочно клонятся, чтобы задержать нас. Все вокруг будто восставало против людей, идущих на выручку Славе: свет угасал, молодые деревца и те дрались — хлестали нас прямо по лицу, низкие пеньки оказывались трухлявыми: наступил — и нога проваливалась. Все чаще попадались болота.

Неожиданно закуковала кукушка. Я вспомнил, что на эту птицу загадывают: сколько раз прокукует, столько лет прожить на свете тому, кто загадал. Гадают, конечно, больше старые люди: они, бывает, пустым приметам верят, им и жить поменьше осталось. Сколько им кукушка ни нагадает, и на том спасибо. А я — стыдно сознаться — в тот раз загадал: накукует десять раз — найдем Славика. А если не дотянет…

Мы шли, а я считал:

«Ку-ку, ку-ку, ку-ку!..»

…Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

Тишина. Замолчала проклятая птица. Ну, чтобы ей еще два разика прокуковать. Нет же. Молчит.

Задумавшись, я почувствовал вдруг, что земля меня не держит, — под ногами запружинило болото. Наступил на горушку, и красными пятнами расплылась раздавленная клюква.

— Правее держи! — крикнул мне Яков Павлович.

Мы шага не сбавляли. Проводник шел очень быстро, а мы, если надо было, бегом догоняли его.

Неожиданно Серый заметался, дернул поводок то вправо, то влево, потом виновато опустил голову и лег, вытянув передние лапы.

— Тут прошел крупный зверь, — сказал проводник.

— Что?! — выкрикнула Славина мама. — Зверь? Медведь?

Я хотел ее успокоить, но не знал, как это сделать.

Проводник не ответил. Он гладил Серого, протер ему глаза чистым носовым платком и снова дал понюхать Славину рубашку.

Проводник все чаще и чаще нагибался к собаке и говорил ей:

— След! Серый, след.

Иногда этот пожилой сухопарый человек приседал на корточки так, что казался ниже Серого. Однажды он ткнул пальцем в траву и сказал: «Ищи». Серый совсем низко пригнул голову и бежал так близко к земле, как летчик в бреющем полете ведет самолет.

— Хорошо, Серый, хорошо, — подбадривал его проводник.

Теперь не было никаких сомнений, что проводник и Серый — друзья, которые понимают все с полуслова и всеми силами хотят помочь один другому. В минуты трудностей и сомнений Серый отрывал нос от земли и поднимал глаза на проводника с такой любовью и преданностью, что я понимал: эта собака пойдет за своим проводником куда угодно — хоть на смерть.

В лесу становилось темно.

«Еще час-полтора, и надо будет возвращаться, — подумал я. — В темноте тут и шага не сделаешь».

У меня только промелькнула об этом мысль, а проводник сказал, будто ответил на то, о чем я подумал:

— Белые ночи — и то счастье. Темноты настоящей не будет, только сумерки.

— Да, да, конечно! — воскликнула Нина Васильевна так, будто эти белые ночи могли спасти Славку.

А проводник все возился с собакой и, казалось, не то расчесывал ей шерсть, не то шептал ей что-то. Он брал Славины чулки и курточку и снова подносил их к черному собачьему носу.

Серый приподнял умную морду, встал на ноги, порыскал по сторонам, натянул поводок и ринулся в глубь леса.

В эту пору сумерек лес словно насторожился и приумолк: ни птичьего голоса, ни свиста ветра — тишина. Только наши шаги, хруст ветки под ногой и дыхание идущего с тобой рядом.

А тьма густела так, будто нет ей дела до белых ночей: в трех-четырех шагах уже еле-еле видно.

Теперь проводник, а за ним мы трое почти бежали. Я только жмурился, чтобы ветками не выколоть себе глаза.

На маленькой полянке Серый остановился и тявкнул.

— Вот он! — сказал проводник. — Серый, к ноге. Хорошо, Серый, хорошо!

И вдруг я увидел, что у проводника передний зуб металлический. Это он впервые за все время улыбнулся.

Славка сидел, зарывшись в сухие листья. Протирая кулаками заспанные глаза, он бросился к матери. Очков у него не было. Потерял, наверное.

— Мама, мамочка! Что же ты плачешь?! Я же нашелся! Вот я! — говорил Славка, обнимая Нину Васильевну. А потом тихо так попросил: — Пить.

А мы-то и забыли, что он третий день был без воды и без пищи.

Нина Васильевна со Славиком шли теперь чуть впереди. Мы, то есть Яков Павлович, проводник и я, не сговариваясь, чуть приотстали, чтобы оставить их вдвоем. Хотя никаких разговоров, которым мы могли бы помешать, не было. Они шли обнявшись: Нина Васильевна держала Славкины руки в своих, а потом вдруг нагибалась, брала его за щеки и целовала. И они все время шли держась за руки, словно боясь, что снова могут потерять друг друга.