Марк Ефетов - Звери на улице

Эта Маргит говорила по-русски с чуть только заметным акцентом. Она учится в институте иностранных языков по русскому отделению. И вообще, когда она говорила по-русски (а с туристами она все время так разговаривала), не отличить ее было от русской девушки: круглолицая и светловолосая. У нас в Москве ее никто за немку и не принял бы.

Маргит эта была очень добрая, заботливая, все старалась объяснить, растолковать. Она все время что-то делала — совсем без отдыха: рассказывала туристам, что вокруг, для кого-то бегала в аптеку, кому-то доставала словарь, с кем-то писала письмо по-немецки…

— Эта Маргит никогда не устает? — спросил Слава как-то Якова Павловича.

А он сказал:

— Она всегда такая. Мне ее рекомендовали в нашу группу экскурсоводом-переводчиком. Это она подрабатывает в каникулы. А зимой учится в институте и там также все время в работе. Она у них отличница и комсомольский секретарь, и стенгазету рисует. На все руки мастер.

— Да, — сказал Слава, а потом у него вырвалось: — Немка.

— Что ты хочешь этим сказать? А? — Слава почувствовал, что Федотов был зол. — Немка? Ну и что?

А Слава все-все понял, и ему, по правде говоря, стало так стыдно, что он только прошептал:

— Ничего.

Бывает же такое, что люди недоговорят что-то, но поймут, все поймут, что хотели сказать. И Слава тогда понял, что Яков Павлович хотел сказать: «Да, немцы стреляли в меня, и я в них стрелял. То были наши враги, а это наши друзья».

Да, Федотов именно это хотел сказать Славе и Слава его понял без слов.

Вот так они тогда молча поговорили.

Слава и Маргит еще не вошли в зоопарк, но уже увидели медведей. Прямо на улицу выдавалась здесь искусственная горка с пещерой внутри. Перед горой этой был бассейн и ров, который отделял эту часть зоопарка от улицы. Да, такая гора с бассейном и рвом лучше всяких вывесок и реклам. Люди проходят по улице и видят зверей. А дети! Их, конечно, не оторвешь от барьера перед рвом. Там даже была сделана такая металлическая сетка, чтобы малыши, которые с увлечением смотрят медведей, не свалились в ров. Такую же сетку, только поменьше, Слава видел в театре под барьером балкона. Мама объяснила тогда ему, что это для биноклей, сумочек и всякого такого. Зазевается зритель, увлекшись спектаклем, и уронит вниз бинокль. А там внизу сплошь головы зрителей. Чтобы бинокль этот не свалился кому-нибудь на голову, и приспособлена эта сетка-уловитель. А здесь — Слава сразу понял — она должна ловить зазевавшихся малышей.

Так вот, за этим барьером с сеткой и рвом медведица вывела на прогулку двух своих медвежат.

Но здесь не было Славиного Мишки. Медведица была старая, а малыши не выросли еще из того возраста, в каком Мишка был в Москве. Ведь с тех пор он куда как должен был вырасти.

Маргит взяла билеты и со Славой прошла в ворота зоопарка. Попав в это лесное царство зверей, собранных со всего земного шара, Слава подумал о том, что весна, наверно, всегда хороша, но особенно хороша в зоопарке. Здесь во всем чувствовалось пробуждение: пробуждались, зеленея, деревья, наливались красками цветочные клумбы, просыпались после зимы и звери.

Весенний воздух привел в отличное настроение молодых антилоп, которые носились по зеленой лужайке, смешно выбрасывая тоненькие ножки. Они не бежали, не скакали, а, казалось, летели. Меньше минуты длилось это чудное видение, и антилопы так же быстро исчезли, как появились. При этом Слава вспомнил балет, который он смотрел по телевизору.

Промчались грациозные антилопы, и вдруг перед Славой выросла гора — слон.

— А знаешь, — сказала Маргит, — на слона весна повлияла совсем по-особенному. Это заслуженный военный слон, который сражался в Народно-революционной армии Вьетнама. Он шел в бой, вооруженный и оседланный бойцами, как танк… А стал стар, вышел на пенсию и приехал отдыхать в Берлинский зоопарк. Пенсионер-то он пенсионер, но воинственность слона не покинула. Хоботом почуял приход весны и решительно двинулся из огромной клетки. Не сдержи его струи воды из брандспойта, сломал бы толстые балки, из которых была сделана слоновья клетка, и вырвался бы на волю. Вчера его сдержали, а сегодня — смотри — вот он важно прогуливается перед нами в открытом загоне, куда его перевели. Тепло. Никому не сидится под крышей… Но нам пора заняться поисками Мишки.

Маргит это сказала, а Слава давно думал об этом же.

Они пошли к маленькому домику, где, как можно было понять по вывеске, находилась администрация зоопарка.

— Запасись терпением, — сказала Маргит, — наш собеседник самый неразговорчивый из всех людей, каких мне довелось встречать. Но дело свое он знает.

Возле домика на маленьком складном стульчике сидел большой человек. Славе показалось, что он смотрит на этого человека сквозь увеличительное стекло. По дороге Маргит успела сказать:

— Это Вольфганг — старейший контролер зоопарка. Он, правда, сам не очень стар, потому что зоопарк этот построили только после войны.

Она познакомила Славу с Вольфгангом и по-немецки спросила его о Мишке.

— Вы должны знать о нем, — сказала Маргит.

— Я?! — развел руками Вольфганг.

Он повернулся и, не вставая, подхватил где-то за собой два таких же стульчика, поставив их перед собой.

— Садитесь. Что я знаю? Я ничего не знаю.

Он говорил по-немецки, Маргит переводила, но Слава и без того уже почти все понимал. Когда она угадывала это по его лицу, переставала переводить.

Контролер снял фуражку и вытер ее изнутри носовым платком. Потом неторопливо надел, поправил, как будто примеривал эту фуражку в магазине, будто надевал ее впервые за всю свою жизнь. А фуражка-то была ношеная, и надевал он ее, должно быть, тысячу раз.

И Слава тогда подумал: «Время оттягивает».

Маргит сказала:

— А мы не торопимся. Вольфганг подумает, подумает и, может быть, что-нибудь вспомнит. Зачем спешить? Здесь так хорошо.

Да, Маргит была права. Солнце садилось, подсвечивая откуда-то сбоку. Тени становились длиннее, воздух прохладнее. Наступал тихий предвечерний час, когда все вокруг казалось волшебным: розовые облака над скалой открытого вольера, птицы фламинго, которые казались чудесными цветами, растущими прямо в пруду, и павлин, распустивший веером хвост; косые лучи солнца пронзили яркие пестрые перья павлина, и в веере этом зажглись как бы разноцветные огоньки.

Слава посмотрел на Вольфганга. Все в нем было большое: ладони раза в три больше Славиных, плечи широченные, а фуражка такая, что, надень ее Слава, она бы опустилась на его плечи.

На фуражке Вольфганга был медведь. Это как бывает «краб» у наших морских офицеров. Эмблема, одним словом. У солдат наших на пилотке звездочка. У транспортников на фуражке колесико с крылышками. А здесь был медведь. И на левом рукаве чуть повыше локтя — там, где у пионеров бывают красные нашивки, — тоже был медведь.