Сергей Иванов - Ольга Яковлева

И не было никакой Тани Лазаревой! Конечно, не было! Светлана одна, одна звонила. Она снова хотела подружиться. Ползли неприятные мысли, царапали, царапали Ольгу… Что говорить, жалко Светлану! Всё же она хорошая подружка была. Как чего-нибудь придумает — за ней и не угонишься!

Когда дружишь, не так уж весело в подчинении ходить и не так уж весело самой начальницей быть. А вот со Светланой они именно что ровно стояли — как две взрослых… Ольга вздохнула: вспомнила из-за чего они поссорились. А вообще тут и вспоминать было нечего — из-за Огонькова. А раз так, значит, и думать о Светлане больше нечего. Вот хоть заплачь, а нечего!.. Огоньковых же она не бросит!

Это случилось в тот день, когда она совсем уже поправилась, свободно разгуливала по комнате. Но ещё с опаской поглядывала на улицу. И хотелось выйти и было как-то боязно…

А погода вдруг установилась необыкновенная. Дожди перестали, прояснилось. В небе были солнце и синева. Приударивший наконец лёгкий морозец разом подобрал всю грязь. Улицы были чисты и звонки. Мама приходила домой румяная, весёлая — аж завидно!

Времени было часа два — до вечера куда как далеко. И Ольга решилась перетряхнуть старое кукольное приданое: что-то дошить, а кое-какие лоскутки — они хранились едва ли не с младшей группы детсада — просто-напросто выкинуть. Ольга достала свой старинный кукольный чемоданчик — деревянный, со странной маленькой дверкой в боку.

Был этот чемодан, наверное, ещё от бабушки — облезлый, с округлыми боками. А дверка его — вроде маленькой форточки — застёгивалась ремешками, как на сандалиях.

Ольга запускала руку в его деревянный живот и выволакивала на свет божий целые груды разноцветных тряпиц, моточки недошитых ниток, мулине, иногда даже шелковинки, намотанные на куски сложенных в несколько раз бумажек… Да, именно что выволакивала на свет: солнце лежало тут же, на диване, большим жёлтым пятном. И разноцветные лоскуты горели, как драгоценные…

Почти каждый из них был со своею историей: тот остался от косынки, прожжённой когда-то утюгом; тот — обрезок сшитого сто лет назад платья. Само платье давно уж изношено, валяется тряпкой у входа в квартиру. Его и не узнать — почернело, слиняло десять раз. А этот лоскут всё такой же новый, свеженький, в яркую красную клетку по зелёной траве…

Вот здесь-то как раз и грохнул телефон. Ольга даже вздрогнула. Уж очень далеко ушла она мыслями из этой квартиры, из этого дня. Ведь три года назад они жили с мамой совсем не здесь, а в маленькой комнатке посреди длиннющего коридора…

— Слушаю, — сказала Ольга. Говорить «слушаю» было как-то солидней. Так она решила недавно.

— Олька! — закричала трубка. — Всё! Кранты, конец! Я уезжаю в юнги!

— Ты что, правда?!

— Говорят же тебе!.. Прямо сейчас мотаю! Я уже деду записку оставил, шмотки собрал… Он в ванной сидит — моется…

Ольга растерянно молчала.

— Ну как?! — продолжал хвастать Огоньков. — А то начинают здесь объяснять, что то да сё… В общем, пока!.. — Он помолчал одну секунду. — Слушай, ты к деду здесь заходи. Есть?..

— Постой! — сказала Ольга. — Я прямо сейчас!

— Нет, некогда! Поздно! — весело крикнул Огоньков и повесил трубку.

Ольга тоже быстро повесила трубку. И тотчас, словно заранее всё знала, начала натягивать пальто, разом надела шапку, замахнула на шее шарф…

Эх, маме бы записку оставить! Да некогда…

Ленивый лифт медленно вёз кого-то наверх. Ольга, грохоча каблуками, покатилась по звонким ступеням, распахнула входную дверь… Ух ты! Никогда она не знала, что на свете так много чистого морозного воздуха. Даже в ушах тихонько зазвенело… Сейчас бы остановиться, да запрокинуть голову, да приглядеться бы к той синеве. Но некогда, некогда!..

И почему так бывает? Почему нам приходится торопиться в самые неподходящие для того моменты?..

Она подбежала к дому Огоньковых. Но взойти по ступеням к подъездной двери не успела. Дверь вдруг раскрылась, словно сама собою. На крыльцо вывалился Огоньков. Он волок здоровый и, как видно, тяжёлый чемодан.

— Огоньков! — крикнула Ольга.

— А, это ты, — пропыхтел Генка. — Пока!.. Представляешь, дед пронюхал! Деда задержи.

Он сволок чемодан со ступенек и, кренясь на один бок, побежал по пустой, освещенной праздничным солнцем улице.

Но не успел Огоньков пробежать и тридцати шагов, как парадное снова грохнуло, на улицу выскочил старик ботаники:

— Геня! Геня!

Был он в распахнутом длиннополом пальто. Шея обмотана чем-то странным… «Господи! — догадалась Ольга. — Вафельным полотенцем!» Прямо из лысины у старика ботаники шёл пар. Это было смешно, наверное… «Сейчас ведь простудится!» — ахнула про себя Ольга.

А старик ботаники бежал и бежал за Огоньковым:

— Геня! Геня!

— Кончай, дед! Я не вернусь! — крикнул Огоньков не оборачиваясь. — Оставь ты меня!..

Улица была прямая и шла немножечко под горку — Ольге всё хорошо было видно. Она бежала за ним следом.

Выходило так, что Огоньков и старик ботаники бежали с одинаковой скоростью. Огонькову мешал чемодан, а старик ботаники просто был старый. Редкие прохожие удивлённо глядели им вслед. Наконец Огоньков совсем, видно, выбился из сил. Старик ботаники стал его тихо-тихо нагонять. И Огоньков заметил это. Он вдруг остановился, повернулся лицом к деду. А тот решил, что всё в порядке, и просто шагал к Огонькову, не бежал.

— И писем тебе писать за это не буду! — зло крикнул вдруг Огоньков. — Так и знай! И ничего мне твоего не надо! На!

Огоньков швырнул чемодан на тротуар, а тот припрыгнул как-то непонятно и шлёпнулся прямо в лужу у края мостовой. В лужу, едва прикрытую молодым ледком.

После этого Огоньков повернулся и побежал так быстро и легко, что старику ботаники совсем уж не стоило за ним гнаться. И всё-таки он погнался. Погнался!.. Только долго не смог — шагов, может, десять. Но едва пробежал мимо злосчастного чемодана — словно крючок схватил его за сердце. Старик ботаники вдруг остановился, обнял двумя руками водосточную трубу — как пьяный.

Но Огоньков ничего этого не видел. Он летел вольной птицей по каким-то переулкам. Летел, отгороженный от Ольги и деда громадами домов.

Что долго писать о грустных вещах!..

Что писать о том, как возвращались они домой, как выуживали чемодан — весь бок его был в грязных брызгах и уже присохших мутных стекляшечках льда. Ольга попробовала сама взяться за чемодан. Но смогла пронести только шагов пять. И ещё шага три прокорябала его по голому мёрзлому асфальту. И тогда понёс старик ботаники. Он тоже весь искривился от тяжести, как Ольга. Но дошёл до парадного, так руку ни разу и не сменив! И только в лифте сказал: