Владимир Добряков - Недолгие зимние каникулы

— Да ты что расписываешься за меня! — с обидой сказала Марина. — Никому не собираюсь ничего рассказывать. Это же лучше, когда тайна. Интересней. Я так хорошо представляю себе: вот подходит Грека после каникул к нашему классу и весь дрожит от нетерпения. Ожидает, что там паника, крики, красный директор посреди класса и бледная, чуть живая Ирина Васильевна- А в классе — тишина и все парты как новенькие… Нет, Грекину парту я бы оставила грязной. Вернее, его половину парты.

Я и сам живо представил эту картину и засмеялся:

— На его парте живого места не осталось. Уж я постарался!

— Нельзя оставлять его парту грязной, — задумчиво заметил Алеша. — Он тебя может, Боря, заподозрить.

— А пускай. — Я небрежно плюнул на остренький гребень сугроба- Доказать-то все равно не сможет. Да и не боюсь его.

— Это правильно, — одобрил Алеша. — Бояться его нечего. В обиду не дадим.

В школе готовились к празднику. Где-то стучали молотком, сверху, из актового зала, доносились звуки баяна и голоса хора.

На лестнице нам встретилась учительница старших классов. Она нисколько не удивилась, увидев нас, лишь сказала:

— Не опаздывайте, ребята, в зал проходите. Уже начали…

В зал, понятное дело, мы не пошли, а свернули в коридор и через минуту были у запертых дверей своего класса.

Все-таки я не напрасно назвал Алешу «великим мастером». Заниматься подгонкой ключа не пришлось — ключ точно подошел к замку.

Ничего для себя нового я не увидел. Но даже мне вид изуродованных парт показался ужасным. Страшно было подумать, какой бы разразился скандал, если бы через две недели вся эта картина предстала перед глазами ребят и учителей. Немедленно явились бы завуч, директор…

Наверное, об этом же думали сейчас и Алеша с Мариной.

— Ну, мальчики, — расстегивая пальто, покачала головой Марина, — наработали вы… Ой-ой!.. А ему, ехал Грека через реку, гореть бы синим пламенем!

— Это уж точно, — поддержал Алеша и осторожно потрогал краску. — Не поздоровилось бы ему. И отцу бы влетело, на работу бы его сообщили.

— Отца у него нет, — сказал я. Сказал не для того, чтобы посочувствовали Греке, а просто так, ради восстановлена истины. Зачем говорить об отце, раз его нет.

Марина прошла к своему месту и всплеснула руками:

— А как мою истоптали!.. И все один след. Два кружочка на каблуке. Борька, — обернулась она ко мне, — покажи подметку.

У меня гармошка, — сказал я.

— Значит, Грека?

— Какая разница. — Я тоже принялся снимать пальто. — Давайте лучше скорее красить.

— Уничтожать следы злодейства. Эх вы, злодеи! — усмехнулась Марина. — Да вас бы по таким уликам в пять минут на чистую воду вывели.

Я промолчал. Не стал объяснять, что на этот счет у нас было кое-что предусмотрено. Хотя, вообще-то, права Марина — все равно дознались бы.

Пока мы с Сапожковой переговаривались, Алеша уже открыл банку с краской, приготовил скребок…

Дело у нас продвигалось быстро. Самую приятную работу выполняла Марина — красила. А парты ей готовил Алеша. Он счищал скребком краску в поврежденных местах и сбрасывал ее на газету. Мне оставалось самое неинтересное: держать обеими руками газету и смотреть, чтобы еще не просохшие кусочки краски не падали на скамейку или на пол.

Но я не роптал. Мне ли было роптать!

Все же не меньше двух часов ушло, пока мы добрались до предпоследней парты, той самой, за которой сидели Грека и Котька.

— Ну, что будем с ней делать? — спросил Алеша.

— Пусть сам решает, — Марина показала на меня и обмакнула кисть в краску. — Помазать не долго. Краски полбанки осталось.

Все-таки какой-то упрямый бесенок сидит во мне. Посмотрел я на парту, сплошь проштампованную моими же ребристыми башмаками, и небрежно сказал:

— Пусть остается на память.

Если бы Марина или Алеша посоветовали все же закрасить парту, я бы не подумал всерьез противиться. Так для меня было бы куда спокойней. Но они отговаривать не стали. А Марина даже огоньку подбросила:

— Значит, не трусишь?

Как было тут отступать! И я твердо, ни секунды больше не раздумывая, распорядился:

— Котькину половину покрасим. Он тоже не виноват. А Грекину оставим как есть.

Так и сделали. Левую половину, где сидит Котька, Алеша чисто выскреб, и в следующую минуту она сияла, как голубое небо. На правую же половину смотреть было противно.

Екнуло у меня в последнюю минуту сердце, словно в предчувствии беды.

— Ладно, докрашиваем последнюю — и домой…

На улице по-прежнему нес мелкий, колючий снег, ветер то струил снежные ручейки поперек улицы, то гнал на нас, и, кажется, стало еще холодней. Короче, погода — не первый сорт. А нам эта скверная погода нипочем. Такое вдруг нашло настроение — громко петь хотелось, весь белый свет обнять хотелось.

А сильнее всех, конечно, я радовался. Еще вчера ругал себя, страдал, сомневался, сереньким и безвольным человеком считал. А сегодня — смотри-ка! Задумал и сделал! Значит, гожусь на что-то! И Алеша, словно подслушав мои мысли, подтвердил:

— Борь, а ты парень — ого-го! Не сердись: шестеркой тебя обозвал. А ты — ого-го!

А Марина вдруг подхватила меня под руку и засмеялась:

— Не так, Леня. Не «ого-го», а «иго-го». И не парень, а конь на звонких копытах! Ты просто молодец, Борька! Вот уж не думала!

И еще до колик в животе веселило нас то, как утерли нос Греке. Вот глаза-то вытаращит!

Про «Клуб настоящих парней» я Алеше не рассказывал. А тут не утерпел. Сейчас вся эта история с клубом и клятвой, скрепленной сливочным коктейлем, казалась мне глупой и смешной.

— И главный в этом знаменитом клубе, — со смехом объяснил я, — конечно, сам Грека. Он — директор и педагог. Парты — это первое занятие. Тема занятия — выработка смелости и нахальства. Затем педагог обещает провести второе занятие, третье и так далее. До тех пор, пока не пройдем полный курс хулиганских наук. Сегодня его светлую голову посетили какие-то новые идеи. Приказано явиться к 18.00… Нет, хватит! Я слагаю с себя почетный титул члена этого непревзойденного клуба. Так сегодня и скажу.

— Правда? Так и скажешь? — Марина даже забежала вперед, заглянула мне в лицо.

Я понял, что она ждет ответа не шутовского, а честного и серьезного. Подумал я, представил себе этот будущий нелегкий разговор у Греки и вздохнул:

— Что ж, придется. Скажу. А то вдруг заставит стекла в окнах бить или в чужой подвал залезть. Или, например, шины у «Жигулей» прокалывать.

— Фу, «акая гадость! — Марина отвернулась от меня, словно я и в самом деле собирался совершить все эти ужасные вещи. — Ну, почему вы, мальчишки, такие вредные? Ну, скажите!