Альберт Лиханов - Мужская школа

Еще бы не понимать! Одно дело быть хиляком, которому только ленивый щелбанов не отвешивает, и другое умелым хоть в чём-то, а тут, выходит, не в чём-то, а в лыжных гонках, вот так. Зимой все уроки физкультуры в любой школе — на лыжах. Но и не в этом-то дело, опять же.

Понимаешь, у нас дружная группа, — сказал Кимка, ^ все ведь всё равно чемпионами не станут, но зато хорошо, когда получишь разряд, и все за тебя болеют и тебе помогают. Борбор с женой, знаешь, чем славятся? Тем, что у них в группах все получаются надёжные.

Ясное дело, мы и про книги говорили, Кимка уважительно головой качал, особенно когда «Падение Парижа» листал, удивился, что я эти книги сам купил и не когда-нибудь, а сегодня в книжном магазине. Попросил:

— Возьми и меня в следующий раз!

Душа моя трепетала, как тополиная листва при самом лёгком прикосновении ветра. На любое доброе слово я откликался немедленным добром и просто заставил Кимку взять «Падение Парижа» для срочного чтения. Он отнекивался, но не просто так, а из уважения к такой новой книге, которую я и до дому-то ещё не донёс. Наконец согласился.

Да я бы ему… Да я бы всё ему отдал только за одно то, что он, Кимка, меня сразу признал и перед другими ободрил, за то, что про Борбора рассказал и уговорил записаться в секцию.

То словечко мне покоя не давало, и я верил в него, верил, что так оно и будет.

Как здорово, что у Борбора в группе все надёжные. Да ещё Кимка там. Как не верить?

Какое странное слово — «надёжные».

Тем временем истаял знойный август, и наступил шестой класс. Первого сентября снова цокал непросохший пол в коридоре, опять метался в перерывах разгоряченный школьный народ, с заметным напряжением вглядывалась в наши лица классная Самылова, и это её напряжение пребывало где-то между страхом и отчаянием. Похоже, мы подросли за лето, а тринадцатилетние мальчишки, остриженные наголо, пусть и правильно рассаженные по партам, не внушают доверия. Отвыкнув от детей за лето, учительница, как водитель, месяц-другой не сидевший за рулем, всматривалась в нас, точно в скользкую дорогу, и не решалась выжать сцепление, чтобы прибавить газку.

— Ну, наконец начала она каким-то севшим голосом. Оглянитесь вокруг себя! Медленно, но определённо в её интонации возникал металлический звон. Все ли ученики бывшего пятого «а» на месте? Теперь она уже мостила своё выступление чистым железом. Не потерялся ли кое-кто по дороге?

Я обернулся, и первое, что бросилось мне в глаза, растерянная рожа Щепкина.

Да, что-то с ним происходило, ведь он не всадил мне пока ни одного щелбана, когда я ему кивнул, явившись, добродушно прикрыл веки, отвечал, на парте не крутился, матерком не сыпал и вообще был непонятно понурый. Обсудить поведение Рыжего Пса с Геркой я ещё не поспел, много времени и сил ушло на перемигивание и обмен приветственными междометиями с остальным народом и робкие подозрения, что я встречен вполне обычно, как и все остальные. Один Дудников скалил зубы и кривлялся, будто бронировал право на какое-то своё особое отношение ко мне. А вот главный злодей и правда был непохож на себя.

Молчите? спросила учительница по кличке Мыло. Щепкин, может, ты скажешь, кого не хватает?

Коряги! произнес Рыжий Пёс, вежливо встав при этом. И поправился: — Корягина.

— И где он? — сверлила его классная.

— Не знаю.

Не знаешь! зло проговорила она и процокала на своих каблуках сперва к окну, потом к двери и снова вернулась к учительскому столу. Под следствием ваш Коряга, — сказала она яростно, — в следственном изоляторе. Наводчик он, ваш Коряга, самый настоящий вор. Работал в бандитской шайке «Чёрная кошка»!

Мы хором ухнули. Нечего сказать, круто газанула наша классная. Хотя ведь это газанула жизнь.

Про «Чёрную кошку» рассказывали в ту пору жуткие истории. Грабила эта банда не столько людей на улице, сколько богатые квартиры, магазины и даже сберкассы, убивала милиционеров и всюду, где хозяйничала, оставляла после себя листок с рисунком кошки. Самые страшные дела творились, вроде, в Москве, но наш городок «Чёрной кошки» страшился ещё больше, потому что в Москве ведь милиция, войска, хотя бы чтобы Кремль охранять, а у нас какая милиция, какие войска?

Народ загудел, переговариваясь. Конечно, Самылова сказала нам всё это для острастки, прибавив непонятные для такого случая слова про позор и пятно на школе, но мы всё это пропустили мимо ушей, едва дождались перемены и окружили Щепкина.

Ты знал? едва захлопнулась дверь, спросил его Сашка Кутузов, человек, который всегда стремился к миру и согласию.

Нет, блин буду! — отвалился Рыжий Пёс на сиденье. Под носом у него опять блестели бусинки пота, и без слов ясно было, что говорит он правду, и самого его прошибла до поту эта новость.

Он провёл кулаком под носом и оглядел круг. Вы же знаете, сказал Щепкин, — он всегда с какими-то здоровыми парнями крутился. Но никогда ни звука про них. Кореша, мол, и всё. А вы — пацаны.

Чё теперь будет? спросил кто-то из пацанов.

— Да ничего! хохотнул Дудников. — Подержат да выпустят. Он ведь несовершеннолетний.

А если расколют? — спросил его Женюра. — И потом выпустят? Секёшь, звонила?

— Тогда ему хана, негромко сказал Коля Шмаков, и все повернулись к нему.

Коля был такой человек, который мало говорит, но что-то откуда-то всегда знает. Жил он в двухэтажном бараке недалеко от школы, а в бараках с общими коридорами, будто сквозняки, всегда гуляют разные слухи. Ложные и правдивые, неважно, зато они есть, и если подумать, сравнить, сопоставить, то можно кое о чём догадаться, наверное. Только помалкивать при этом.

Я его почти всё лето не видел, — сказал Щепкин. Сперва я в деревню ездил, потом заходил к нему пару раз замок висит. И в городе не видно.

В первый раз, пожалуй, с нами такое было: расходились не бегом, не с шуточками и щелбанами, а вздыхая, кряхтя и поругиваясь, будто усталые мужики после какого тяжелого перекура.

Весть о зелёном Коряге из нашего класса облетела школу молнией. Уже на ближайшей перемене возле дверей нашего класса толпился народ, все, конечно, больше старшеклассники, хотя и малышни полно. Мы выходили в коридор и в толк не могли взять: чего это на нас так все пялятся. Потом кто-то допёр, и мы, надо признать, оживились. Будто это не один Коряга служил наводчиком у взрослой банды, а весь наш класс и есть «Чёрная кошка».

Неясно, кто первым это произнёс, но к нам приклеилась кличка «бандитский класс».

В общем, если говорили о ком-нибудь из нас, о Лёвке Наумкине, например, вполне приличном пацане с красными от вечного конъюнктивита глазами, или об очкарике Витьке Кошкине, или ещё о ком-нибудь, всегда, уточняли: «Ну, этот, из бандитского-то класса».