Альберт Лиханов - Мужская школа

Так примерно выглядела философия мужской школы, припудренная, конечно же, словесами о благих целях, о враждебном окружении, в котором живёт страна, о повышенной ответственности учителей за воспитание учащихся и строительство социализма.

Словом, теория нежданно обернулась в практику, смерть бедного Коряги перевернула учителей, неловкая Зоя Петровна совсем сникла с лица, смотрела на нас растерянно, словно искала защиты.

Любопытно, что наш-то бандитский класс как раз родительские затрещины и миновали. Похоже, болты заворачивали вокруг нас, а к нам лишь внимательно присматривались. Смехота, наш класс даже изучали, полагая, что кроме Коряги у нас есть ещё какое-то число неблагонадёжных граждан несовершеннолетнего возраста, за которыми нужен глаз да глаз.

Происходило это так: шёл какой-нибудь урок, и вдруг дверь открывалась, в класс входили какие-то неизвестные нам люди, топоча ногами, проходили к задним партам и со скрипом усаживались за них. После неловкой заминки урок продолжался, но весьма судорожно и без всяких, понятное дело, успехов. Простите за грубое сравнение, но всё это походило, как если бы кто-нибудь зашёл в туалет понаблюдать за вами во время самых серьёзных занятий.

А оказывается, нас потом в директорском кабинете разбирали поштучно кто есть кто, и кто из какой семьи, и есть ли в семье члены партии, и нет ли в доме у старших каких-нибудь зловредных наклонностей?

Наша несчастная Мыло была скована печатью взрослых обязательств, дрожала и молчала, но зато однажды в класс пришёл Бегемот Тетёркин и изъяснился.

Явился он весьма необычно, в самом конце какого-то урока, когда предыдущий учитель уже выходил и мы стояли в низком старте, чтобы рвануть на свободу.

В руках он держал щётку, ухмылялся, протягивал к нам ладонь, как бы возвращая на свои места.

Потом он сунул щётку в ручку двери, чтобы никто не ворвался старый школьный прием и позвал нас в район «Камчатки».

Слушайте, мужики, сказал математик своим густющим басом, вы что, ничего не замечаете?

— Нет! — забазлал народ. — А чего?

Ну, вы же свою классную губите, сказал он, вынимая свой знаменитый платок и трубно сморкаясь. — И всю школу.

Он измерил нас поверх очков, для чего слегка наклонил вперёд голову будто кланялся.

Уроков ни хрена не учите, тащитесь едва-едва, а тут с этой уголовщиной школе покоя нет. Корягина я жалею, но скажите, разве бы школа его спасла? — Он помолчал, покрякал. Его как-то по-другому спасать надо было, увозить отсюда, что ли, да ведь какое сейчас время!

Мы сидели понурясь, и мне казалось, тяжёлая птица взрослость садится нам на плечи.

А что они все тут ходят, вынюхивают? спросил Лёвка Наумкин.

Вот, вот, — схватился учитель, — плохо дело-то, ребята. Эсэн, директор, значит, на волоске, ну и классная ваша тоже. Взялись бы вы за дело, а? Ну придёт какой-нибудь цербер, ни вам, ни нам житья не будет.

Он сунул платок в карман, пошёл к двери, вынул щётку й, постукивая ею, как Дед Мороз своим посохом, пошёл по коридору.

Перемена шумела и возилась, но каким-то новым, притушенным шумом и какой-то иной, опасливой вознёй.

Ясное дело, от нас требовались героические усилия. Ну, не героические, так просто усилия.

Парни, сказал Витька Ложкин, глядя на Щепкина, — надо чего-то делать. Народ завздыхал.

А ты чего на меня смотришь? спросил Рыжий Пёс. — Я-то чё?

Но он лукавил, этот Женюра, он старался вовсю. И у меня это вызывало едкую досаду.

Гад такой, когда я хорошо знал уроки в прошлом году, он делал всё, чтобы окружить меня презрением, а сам?

Была ещё одна, тайная, причина моей досады. Математика стала трудней, а я уже, видать, что-то пропустил в её строгих распорядках и часто плавал, и чем дальше, тем больше отставая от Рыжего, Витьки Дудника, Лёвки Наумкина, в общем, я был где-то в глубокой серёдке рядом с Сашкой Суворовым, Ваней Огородниковым, Колей Шмаковым. Слабее меня был Герка и многие, конечно, ещё и это обстоятельство соединяло нас в большинство.

Кажется, Сашка надумал попросить Бегемота помочь нам.

Он нас просил, и мы попросим, говорил он. — Да ну! — отмахивался Щепкин.

Самим надо, самим, убеждал талантливый Ложкин.

— А если самим не получается? — спросил я. Ведь я ещё не забыл, как Бегемот мне помогал.

Словом, мы составили делегацию — Рыбкин, Суворов и я изловили Тетёркина в коридоре, прижали его к стенке и попросили его о помощи. Он просиял.

Ну, сказал, я вижу, что вы ребята серьёзные, а вовсе не бандитский класс, как вас кличут. По часу — каждый день, а?

И мы принялись подвинчивать свои разболтанные моторы. Однако громкие победы ждали нас, а особенно меня, совсем не в этой сфере.

Уроки физкультуры у нас всегда были какие-то дурацкие, и особенно я стал их презирать с тех пор, как записался в секцию. Толкались мы в спортзале, корячились на шведской стенке, лазали по канату к потолку, прыгали через козла противное занятие. Тем более что через козла я никак перескочить не мог. Даже тут у нас были учительницы, а не учителя, и все молоденькие да бестолковые.

— Да-а, — усердно укоряла меня одна, — какой же ты защитник Родины, солдат, если через козла перепрыгнуть не можешь?! Ну-ка, обеими ногами, раз!

Я после такой моральной укоризны садился на лавочку, чертыхался, настроение никуда, а Рыжий Пёс незлобиво говорил, то ли защищая меня, то ли опять цепляясь:

Он у нас не спортсмен, а писатель, вот погодите, напишет про вас…

Дура учительница хихикала, но от меня не отставала, вкатывала в журнал пару.

И всё это бедствие продолжалось до татаро-монгольского нашествия суровых комиссий. Что-то там перетряхивая в нашей школе, они особо возмутились большим количеством женщин среди учителей школа-то мужская! даже учитель физкультуры не мужчина, и направили нам на подмогу Николая Егоровича Грачёва, сокращённо — Негр.

Во время войны Негр служил в полку, куда приезжали новобранцы, и их там готовили на фронт. Такой как бы пропускной пункт. И многие потом погибли. А Негр был жив и невредим. Но был он человек, судя по всему, совестный, поэтому военных своих годов он не то чтобы стыдился, но ими и не гордился, винясь и жалея в душе солдатиков, которые проходили мимо него.

Эту жалостность он и к нам принёс, странное дело, физрук а ведь ещё и военрук заодно, мужчина к тому же, и не волкодав. Сразу же Егоров с нами стал как-то запросто обращаться, если народ балдел, до последнего края пошучивал, но потом и орал, если надо, только крика его никто не боялся.

С появлением Негра и пробил мой, быть может, главный час. Накануне очередной физпары двух своих соединённых уроков — он велел, у кого есть, принести лыжи, а у кого нет — дополнительные носки.

Таким вот макаром вновь я оказался на знакомой трассе, только в совершенно другом окружении, со своими узенькими лыжами и тонкими палками.