Виктор Драгунский - Фантомас

Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придет с собакой- ищейкой. Кличка — Мухтар. А если в нашей милиции никаких собак нету? И если милиция меня не найдет? А если старуха, Ефросинья Петровна эта самая, проспит до утра, а утром пойдет в свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрет меня, уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из ее буфета, и когда она придет, придется мне лезть под кровать, потому что я съел ее продукты, и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот в чем вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать лет не то что созрею, я там вполне перезрею.

Тут я не выдержал и со злости как тряхнул кулаком по корыту, на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот! И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком моем жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать сильнее. Он просто оглушил меня.

И у меня сердце замерло от испуга. А старуха надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное, давно спала мирным сном, а тут, пожалуйте, — тах-тах — из-под кровати! Вот старуха полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила темноту слабым и испуганным голосом:

— Ка-ра-ул?!

Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое там «караул»? Спите дальше, это я, Дениска!» Я все это хотел ей ответить, но вдруг вместо ответа как чихну на всю ивановскую, да еще с хвостиком:

— Апчх! Чхи! Чхи! Чхи!..

Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась, что под кроватью происходит что-то неладное, здорово перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно утвердительно:

— Караул!

И я, непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил, с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так:

— Апчхи-уу!

Ефросинья Петровна, как услышала этот вой, так закричала еще тише и слабей:

— Грабят!..

И видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не страшно. А вот если... И тут она довольно громко завопила:

— Режут!

Вот какое вранье! Кто ее режет? И за что? И чем? Разве можно по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать это дело, и раз она все равно не спит, мне надо вылезать.

И все подо мной загремело, особенно корыто, ведь я в темноте не вижу. Грохот стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна уже слегка помешалась и кричит какие-то странные слова:

— Грабаул! Караулят!

А я выскочил и по стене шарю, где тут выключатель, и нашел вместо выключателя ключ, и обрадовался, что это дверь. Я повернул ключ, но оказалось, что открыл дверь от шкафа, и я тут же перевалился через порог этой двери, и стою, и тычусь в разные стороны, и только слышу, мне на голову разное барахлишко падает.

Ефросинья Петровна пищит, а я совсем онемел от страха, а тут кто-то забарабанил в настоящую-то дверь!

— Эй, Дениска! Выходи сейчас же! Ефросинья Петровна! Отдайте Дениску, за ним его папа пришел!

И папин голос:

— Скажите, пожалуйста, у вас нет моего сына?

Тут вспыхнул свет. Открылась дверь. И вся наша компания ввалилась в комнату. Они стали бегать по комнате, меня искать, а когда я вышел из шкафа, на мне было две шляпки и три платья.

Папа сказал:

— Что с тобой было? Где ты пропадал?

Костик и Мишка сказали тоже:

— Где ты был, что с тобой приключилось? Рассказывай!

Но я молчал. У меня было такое чувство, что я и в самом деле просидел под кроватью ровно двадцать лет.

Посвящаю Коле Прошину

Вот это картина так картина! Это да! От этой картины можно совсем с ума сойти — точно вам говорю. Ведь если простую картину смотришь, так никакого впечатления, только и радости, что ворюга пришел в милицию, заплакал там горькими слезами и сказал, ломая губы: «Ваша взяла! Моих рук дело! Пиши, начальник!» — и начинает сам про себя рассказывать, какая у него тяжелая жизнь получилась, как у него в войну отец погиб на фронте, а мама стала все больше богу молиться и совсем не обращала на него внимания, и среди него никто не вел воспитательной работы, а ему кушать хотелось, и он попал в дурную компанию и обокрал пожарную часть. Украл два шланга и топор. И вот такую муру два часа в кино показывают, ни стыда, ни совести. Прямо не картина, а «спокойной ночи, малыши». А Фантомас — другое дело! Во-первых, тайна! Во-вторых— маска! В-третьих, приключения и драки! И в-четвертых, просто интересно, и все! И конечно, все мальчишки, как эту картину посмотрели, все стали играть в Фантомасов.

Тут главное остроумные записки писать и подсовывать в самые неожиданные места. Получается очень здорово. Все, кто такую фантомасовскую записку получают, сразу начинают бояться и дрожать. И даже старухи, которые раньше у подъезда просиживали всю свою сознательную жизнь, сидят все больше дома. Спать ложатся просто с курами. Да оно и понятно, сами подумайте, разве у такой старушки будет хорошее настроение, если она утром прочла у своего почтового ящика такую веселую записочку:

БИРИГИ СВАЮ ПЛЕТУ! ОНА ЩА КАК ПАДВЗАРВЕТСЯ!

Тут уж у самой храброй старушки всякое настроение пропадает, и она сидит целый день на кухне, стережет свою плиту и пять раз в день Мосгаз по телефону вызывает. Это очень смешно. Тут прямо животики надорвешь, когда девчонка из Мосгаза целый день туда- сюда по двору шныряет и все кричит: «Опять Фантомас разбушевался. У, чтоб вам пропасть!» И тут все ребята пересмеиваются и подмигивают друг другу, и неизвестно откуда с молниеносной быстротой появляются новые фантомасочные записочки, у каждого жильца своя. Например:

НИ ВЫХОДИ НОЧЮ НА ДВОР! УБЮ!

или

— ВСЕ ПРО ТИБЯ ЗНАИМ. БОИСЬ СВАЕЙ ЖИНЫ!

А то просто так:

ЗАКАЖИ СВОЙ ПАТРЕТ! В БЕЛЫХ ТАПОЧКАХ.

И хотя это все часто было не смешно и даже просто глупо, все равно у нас во дворе стало как-то потише. Все стали пораньше ложиться спать, и участковый милиционер товарищ Пархомов стал почаще показываться у нас. Он объяснял нам, что наша игра — это игра без всякой цели, без смысла, просто чепуха какая-то, что наоборот, та игра хороша, где есть людям польза, например, волейбол или городки, потому что «они развивают глазомер и силу удара», а наши записочки ничего не развивают и никому не нужны, и показывают нашу непроходимую дурость. «Лучше бы за одеждой своей последили, — говорил товарищ Пархомов. — Вон ботинки! — И он показывал на Мишкины ботинки. — Школьник с вечера должен хорошо вычистить их, чтоб утром надевать на свежую голову».