Гектор Мало - В семье

Когда он поравнялся с директором, последний снял шляпу, как сделал и при появлении господина Вульфрана, но Перрина заметила, что оба поклона значительно отличались один от другого.

— Рад приветствовать вас, господин Теодор, — поздоровался Талуэль.

— Здравствуйте, Талуэль. Дядя уже приехал?

— О, да, конечно, господин Теодор! Уже пять минут назад.

— А!

— Вы еще не последний сегодня; господин Казимир тоже опоздал, хотя и не был в Париже, как вы. Да вот и он.

Пока Теодор пересекал двор, направляясь к конторе, Казимир быстро приближался к решетке.

Он не походил на своего кузена ни сложением, ни манерами; невысокий, худощавый, с гордо поднятой вверх головой, на молчаливый поклон директора он ответил только легким кивком, не проронив при этом ни слова.

Проводив Казимира, Талуэль опять заложил руки в карманы и только теперь обратился к Розали:

— Что умеет делать твоя приятельница?

Перрина сама ответила на этот вопрос.

— Я еще не работала на фабриках, — сказала она робким голосом, хотя и старалась казаться совершенно спокойной.

Талуэль бросил на нее беглый взгляд и, обратившись к Розали, проговорил:

— Скажи от меня Костылю, чтобы он поставил ее к вагонеткам, да смотри, живей поворачивайся!

— Что это за вагонетки? — спрашивала Перрина, идя за Розали по обширным дворам, отделявшим одни мастерские от других. Будет ли она в состоянии выполнить эту работу, хватит ли у нее силы, уменья? Может быть, еще придется учиться? Все это были страшные вопросы для нее, и они тем более пугали ее, что теперь, когда она была уже допущена на фабрику, она чувствовала, что от нее одной будет зависеть удержаться здесь.

Розали поняла ее волнение и ответила:

— Не пугайтесь, ничего нет легче этого.

Перрина скорее угадала смысл этих слов, чем их услышала: все машины и станки в это время были уже в полном ходу, и на фабрике стоял такой грохот и шум, смешанный с ревом сигнальных свистков, что заглушал голоса людей.

— Не можете ли вы говорить громче? — сказала Перрина. — Я вас не слышу.

— Привыкнете! — крикнула Розали. — Я ведь говорила нам, что это не трудно: нужно только нагрузить cannettes на вагонетки. Знаете вы, что такое вагонетки?

— Мне кажется, что это маленький вагон.

— Именно. Когда вагонетка наполнится, то надо толкать ее до ткацкой, где происходит разгрузка; только подтолкните хорошенько, когда будете трогаться с места, а там уже вагонетка покатится сама собою.

— А что же такое эти cannettes?

— Вы не знаете, что такое cannettes? Но ведь я же вам вчера еще сказала, что cannetiers — машины, на которых делают нитки для челноков; теперь, я думаю, вы понимаете, что это такое?

— Не очень-то.

Розали с недоверием посмотрела на Перрину, думая, что та смеется над ней, но лицо девочки было серьезно. Тогда она продолжала:

— Ну, так это веретена, вделанные в стаканчики; на веретена наматывается нитка, и когда они полны, их вынимают из стаканчиков, нагружают на вагонетки, бегающие по маленьким рельсам, и отправляют в ткацкие мастерские; это порядочная прогулка. Я с этого начала, теперь работаю у станков.

Так они прошли несколько дворов. Перрина с таким вниманием слушала объяснения своей подруги, что, вопреки своему обыкновению, даже не замечала мест, по которым они проходили. Наконец, Розали указала ей рукой на ряд новых одноэтажных построек, без окон, но с наполовину застекленными крышами.

— Вот здесь, — проговорила она.

Она отворила дверь и ввела Перрину в длинную залу, где с грохотом вращались в своих станках тысячи веретен.

Но, несмотря на оглушительный шум, до них явственно донесся голос мужчины, встретившего их прибытие громким криком:

— Наконец-то и ты пришла, гулена!

— Кто гулена? Кто это гулена? — воскликнула Розали. — Не я, слышите, дядя Костыль, не я.

— Откуда ты?

— Мне Долговязый велел привести к вам эту девочку, чтобы вы поставили ее к вагонеткам.

Встретивший их таким образом человек был старый мастеровой на костыле, искалеченный на фабрике лет десять тому назад. Благодаря его увечью, его назначили надсмотрщиком над cannetiers; он страшно помыкал детьми, находившимися под его ведением, обращался с ними грубо и постоянно ругался. Работа на этих машинах довольно тяжела и требует не только зорких глаз, но и проворных, ловких рук, чтобы вовремя вынимать полные веретена, заменять их другими, пустыми, и связывать оборвавшиеся нитки. Дядя Костыль был убежден, что если бы он не ругался ежеминутно, сопровождая каждое проклятие ударом своего костыля об пол, то работа не шла бы так успешно. Но в душе это был человек очень добрый, и работницы его совсем не боялись, да к тому же за грохотом машин и голос-то его не всегда был слышен.

— А веретена у тебя до сих пор еще стоят! — крикнул он Розали, стуча костылем.

— Разве это моя вина?

— Живей принимайся за работу.

После этого он обратился к Перрине.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Девочка вовсе не стремилась открывать свое настоящее имя, и вопрос надзирателя застал ее врасплох, хотя она должна была бы это предвидеть, так как еще накануне Розали спрашивала ее о том же.

Дяде Костылю показалось, что девочка не расслышала, и, нагнувшись к ней, он повторил свой вопрос более громко; но Перрина успела уже оправиться и вспомнить имя, которое она назвала Розали.

— Орели.

— Орели… А дальше?

— Вот и все.

— Хорошо, пойдем.

Он повел ее к вагонетке, стоявшей в углу, и повторил то что говорила и Розали, останавливаясь на каждом слове, чтобы крикнуть: «Ты понимаешь?», на что девочка отвечала утвердительным кивком головы.

И в самом деле, работа была так проста, что трудно было не суметь ее выполнить; а так как Перрина прилагала все свои усилия, то Костыль до самого обеда успел крикнуть на нее не больше двенадцати раз, да и то просто для порядка.

— Не баловаться дорогой.

Перрина и не думала баловаться, но, двигаясь ровным шагом за вагонеткой, она с любопытством осматривала те отделения фабрики, по которым проходила. Хороший удар Плечом, когда нужно было тронуть вагонетку с места, затем с силой потянуть ее к себе, когда вагонетку нужно остановить, — вот и все; глаза и голова не участвовали в этой работе, Перрина могла делать ими что хотела.

Когда наступило время отдыха, Перрина вошла в булочную и попросила отрезать себе кусок хлеба, который съела, бродя по улицам и вдыхая вкусный запах супа, вырывавшийся из открытых настежь дверей. Полфунта хлеба маловато было для нее после физического напряжения на фабрике, но Перрина давно уже научилась довольствоваться небольшим количеством пищи. Только люди, привыкшие есть слишком много, воображают, что нельзя ограничиваться лишь утолением голода…