Гектор Мало - В семье

— Что тебе надо, девочка? — спросила тогда мадам Лашез.

Перрина молча подала ей конверт, на котором сверху было напечатано: «Марокурские фабрики. Вульфран Пендавуан».

Едва успела мадам Лашез вскрыть конверт, как лицо ее вдруг осветилось самой приветливой улыбкой.

— Что же вам угодно, барышня? — спросила она, вставая из-за конторки и подвигая ей стул.

Перрина ответила, что ей нужно платье, белье, обувь, шляпа.

— Все это у нас есть и к тому же первого сорта. Не желаете ли вы начать с платья? Да, не так ли? Я покажу вам материю, и вы извольте выбрать.

Но Перрина отказалась выбирать материю, сказав, что ей нужно готовое черное платье, так как она носит траур.

— Это платье вам нужно для похорон?

— Нет.

— Поймите же, барышня, что если платье нужно вам для выездов, то и фасон его, и материя, и цена должны быть подходящими для этой цели.

— Материя прочная и легкая, фасон самый простой, а цена самая дешевая.

— Хорошо, хорошо, — проговорила хозяйка, — вам покажут. Виржини, займитесь барышней!

Это было сказано уже совсем другим тоном, и мадам Лашез с достоинством заняла свое место за конторкой, не желая лично заниматься покупательницей, предъявлявшей такие скромные требования.

Когда показалась Виржини, неся в руках кашемировое платье, отделанное кружевами и стеклярусом, она остановила ее:

— Это не подойдет по цене; покажите юбку с блузой из черного кретона.

— Юбка будет немного длинна, а блуза немного широка, но если присобрать и подшить, все будет прекрасно; впрочем, у нас нет ничего другого.

Но Перрина была не взыскательна и нашла юбку и блузу очень миленькими, тем более что хозяйка и Виржини уверяли ее, что после переделки костюм будет сидеть на ней прекрасно.

Чулки и рубашки выбрать оказалось гораздо легче, но когда Перрина сказала, что возьмет всего только две пары чулок и две рубашки, Виржини стала относиться к ней с таким же пренебрежением, как и ее хозяйка, и только из милости соизволила показать башмаки и черную соломенную шляпу, дополнявшие туалет этой маленькой дурочки. Даже когда Перрина спросила три носовых платка, эта новая покупка не изменила отношения хозяйки и Виржини к покупательнице.

— Что же, прислать вам все это? — спросила мадам Лашез.

— Благодарю вас, сударыня, я приду за этими вещами сегодня вечером.

— Не раньше восьми и не позже девяти часов.

Перрина не хотела, чтобы ей присылали покупки, потому что сама хорошо не знала, где проведет эту ночь. На островке оставаться больше уже было нельзя: бедняки, которым нечего беречь, могут, конечно, обходиться без дверей и замков, но люди богатые, — как бы себе там ни смотрела мадам Лашез на Перрину, — не могут жить в тех же условиях: богатство, в чем бы оно ни заключалось, нужно хранить. Вот почему, выйдя из магазина, Перрина прямиком направилась к дому тетушки Франсуазы, чтобы потолковать с Розали, нельзя ли будет снять у ее бабушки маленькую отдельную комнатку за небольшую цену.

Подходя к калитке, Перрина увидела Розали, быстрыми шагами выходившую на улицу.

— Вы уходите?

— А вы, значит, свободны?

Розали должна была идти в Пиккиньи по срочному поручению и, как бы ей того ни хотелось, не могла вернуться к бабушке, чтобы помочь подруге договориться насчет комнатки. Но так как у Перрины целый день был свободен, то Розали предложила ей идти вместе в Пиккиньи, обещая по возвращении найти ей уголок в их доме.

— Подумайте только, какая у нас с вами будет прогулка! — прибавила она.

Перрина согласилась, и подруги, весело болтая, зашагали в Пиккиньи. Исполнив поручение, они отправились гулять, бродили по лугам и лесам и только к вечеру вернулись в Марокур. Подходя к дому, Розали вдруг посерьезнела и тревожно проговорила:

— Что-то скажет теперь тетя Зенобия?

— Разозлится!

— Ну, не беда! Мне было очень весело. А вам?

— Если вам было весело, то мне тем более! У вас есть родные и знакомые, с которыми вы можете разговаривать, а я постоянно одна… Для меня наша прогулка была настоящим праздником.

— Очень рада.

К счастью, тетя Зенобия была занята в общей столовой, и Перрине пришлось заключать сделку с самой бабушкой Франсуазой; за двенадцать франков в месяц добрая старушка уступила ей комнатку с одним окном, украшенную небольшим туалетным столиком с зеркальцем, а за обед и ужин взяла только пятьдесят франков.

В восемь часов Перрина пообедала одна за своим столиком в общей столовой, а в половине девятого отправилась в магазин за вещами; возвратившись домой ровно в девять часов, она сейчас же решила ложиться спать, чтобы пораньше встать завтра, и с каким-то особенным наслаждением повернула ключ в замке, запирая на ночь свою маленькую комнатку. Настоящее было так хорошо, что в этот день Перрина даже и не думала о грядущем: пусть будет что будет.

Когда на другой день она вошла в кабинет господина Вульфрана, ее поразило и сильно смутило строгое выражение лица слепого; видно было, что он чем-то сильно недоволен. Но чем же? Что сделала она дурного, за что можно было бы ее упрекнуть?

Но ей не пришлось долго раздумывать над этим, так как господин Вульфран заговорил:

— Почему ты не сказала мне правды?

— О чем же я не сказала? — испуганно спросила она.

— О том, что ты делала со времени своего прибытия сюда?

— Но уверяю вас, сударь, что я сказала вам правду.

— Ты сказала мне, что жила у Франсуазы. А уйдя от нее, где ты была? Предупреждаю тебя, что Зенобия, дочь Франсуазы, у которой о тебе расспрашивали, сказала, что ты провела всего только одну ночь у ее матери, а затем исчезла, и никто не знает, что ты делала с тех пор.

Перрина слушала начало этого допроса с волнением, но теперь у нее отлегло от сердца.

— Один человек знает, где я была с тех пор, как покинула комнатку тетушки Франсуазы.

— Кто?

— Розали, ее внучка, которая может подтвердить вам то, что я сейчас скажу, если вы находите необходимым знать все, что я делала…

— Место, на которое я предназначаю тебя, требует, чтобы я знал о тебе все.

— Извольте, сударь, я вам это скажу. Если вы захотите это проверить, то пошлите за Розали и раньше, чем я увижусь с ней, расспросите ее, правду ли я вам сказала.

— Да, пожалуй, так можно сделать, — сказал он гораздо мягче. — Ну, так рассказывай.

Перрина начала свой рассказ с ночи в ужасной каморке.

— Разве ты не могла выносить того, что выносят другие?

— Другие, вероятно, не жили так много на свежем воздухе, как я, потому что, уверяю вас, я вовсе не неженка и нищета научила меня переносить все… А там я просто задохнулась бы от недостатка воздуха.