Илья Дворкин - Взгляни на небо

— Но ведь это же шутка! Это старый цирковой трюк! Ребенку понятно, — закричал клоун.

— Нам-то понятно. — Таир грустно улыбнулся. — А дяде Арчилу обидно. Он целый день никого брить не мог. У него от обиды рука дрожала.

— Да-а! Дела! — клоун задумался. — Значит, он парикмахер? Ладно! Завтра же пойду к нему и извинюсь. Видно, это хороший человек, если у него такие верные друзья.

— Только вы поосторожнее, — предупредил Володька, — вы сперва извинитесь, а потом уж брейтесь. Дядя Арчил ужас какой горячий человек. Забирайте конфеты. Нам домой пора.

— Нет уж, — твердо сказал клоун, — вы их заработали честно. И многому меня научили. Может быть, и пора уже менять старые трюки. Особенно если из-за них хорошим людям — обида.

На следующий день весь шестой «а» лакомился конфетами. А на Володьку приходили глядеть, как на чудо, изо всех классов — от первого до восьмого.

Тяжкое бремя славы легло на Володькины плечи. Поначалу он смущался, потом развеселился и очень серьезно стал рассказывать о своих необычных способностях.

— Я, — говорил он, — его загипнотизировал. Я ему мысленные приказы передавал.

— Ой! — пугались девочки. — Значит, ты гипнотизер?

— Ага! — говорил Володька и прикрывал ладошкой губы — уж очень ему хотелось расхохотаться. — Я, наверное, и учиться брошу, — продолжал он, — в цирк пойду. Раз у меня такие неслыханные способности.

— Врешь ты все, — заявила Ленка Бородулина.

— Ах, так! — зловеще прошептал Володька. — Сейчас, сейчас… сделаю тебя черепахой… Сейчас узнаешь…

Ленка вдруг застыла, лицо ее стало таким испуганным, что Володька даже растерялся на миг.

Потом он расхохотался. Ленка ткнула его острым локтем в бок и выбежала из класса.

Таир в этих Володькиных развлечениях участия не принимал. Он ходил мрачный и все высматривал, не появился ли Родька. Странная сцена, разыгравшаяся у выхода из цирка, не давала ему покоя.

Но Родьки все не было. И только на следующий день выяснилось, что родители увезли его в Баку удалять гланды.

Несколько дней Родька пролежал в больнице.

И как раз в эти дни пропал любимый Володькин щен Филимон.

Еще утром Володька играл с ним, а когда вернулся из школы, Филимона и след простыл. Сперва ни Володька, ни Таир не беспокоились: характер у Филимона был независимый, и он частенько отправлялся разгуливать по городу, но к вечеру возвращался обязательно.

На этот раз Филимон не вернулся. Три дня Таир и Володька прочесывали город, расспрашивали прохожих, по очереди звали Филимона и прислушивались: не отзовется ли?

Все было тщетно. Филимон исчез. Володька осунулся за эти дни, глаза его запали и неестественно блестели. А на четвертый день, когда все уже не сомневались, что Филимон пропал окончательно и только один Володька не желал этому верить, Филимон явился.

Был он взъерошенный и решительный, на шее его болтался обрывок веревки, а хвост вилял победно и радостно.

Захлебываясь лаем, он бросился к Володьке, тот подхватил его на руки, и Филимон мгновенно облизал своему хозяину лицо. Обычно такие телячьи нежности Володькой не допускались, но в тот миг он был так счастлив, что позволял Фильке все. Он сам целовал щенка в холодный влажный нос и приговаривал:

— Филька мой, Филимон, Филимоша…

Володькина мама принесла бульон и куриную ногу. Филимон с такой жадностью набросился на еду, что стало ясно: пес не ел несколько дней.

— Да какой же это злодей тебя голодом морил, псина ты моя милая?! — возмутилась мама.

— Гляди, Володька, — сказал Таир, — видал, как конец веревки замусолен? Она не оборвана, ее Филимон перегрыз.

— Вот бы найти этого гада, который Фильку мучил! Я не я буду, если не найду!

— А что?! — загорелся Таир. — И найдем! Нас Филька отведет.

Филимон внимательно глядел ребятам в глаза и всякий раз, услышав свое имя, с готовностью вскакивал.

— Мальчики, может, подождете, пока отец с моря придет? — сказала мама. — Наверняка тот, кто морил Фильку голодом, человек плохой.

— Да что, мы в лесу живем? Не бойся ты, пожалуйста!

— Филька! Вперед! Веди! — закричал Таир, и Филимон бойко побежал, поминутно оглядываясь на мальчишек.

Миновали одну улицу, другую, свернули в заросший травой окраинный переулок. В конце переулка дома кончались, узкая извилистая тропка вела в горы.

Таир и Володька недоуменно переглянулись, но Филимон с прежней уверенностью бежал вперед. Ребята припустили за ним. Тропинка петляла, змеилась, но упорно вела все выше в горы. Начался голубой грабовый лес. Голубым он был оттого, что стволы деревьев обросли густым синеватым мхом. Только на грабах бывает такой мох. Филимон вдруг свернул с тропинки, и мальчишкам пришлось продираться сквозь густые кусты орешника.

— Куда это он нас завел? — спросил Таир.

Володька только плечами пожал. Ребята были мокрые от пота, исцарапанные; они тяжело дышали, но упрямо продолжали ломиться сквозь густые переплетения гибких веток.

Неожиданно орешник кончился, и мальчишки выскочили на небольшую полянку, покрытую высокой, сочной травой.

Полянка упиралась в отвесный склон горы, и в этом склоне зияла треугольная дыра.

— Вот это да! — прошептал Володька. — Пещера!

Рядом с входом в пещеру чернел след от костра, чуть поодаль в землю был вбит кол, а к нему привязана веревка.

Филимон уселся рядом с колом и уставился в лицо Володьки своими умными и преданными глазами.

— Видал? — Таир подошел, поднял замусоленный конец веревки. — Вот здесь его кто-то и привязал.

— Зачем только ему это понадобилось? Непонятно.

Мальчишки говорили шепотом. Было жутковато. Глухая тишина висела над поляной, и ребятам казалось, что из черной дыры пещеры за ними наблюдают внимательные, холодные глаза.

Филимон вдруг вскочил и неторопливо вбежал в пещеру. Через малое время он выскочил оттуда и уселся перед входом — одно ухо торчком, другое, как тряпочное, болтается и голова набок — загляденье!

— Не лаял! — сказал Володька.

— Пусто там. Никого нет. Пойдем поглядим? — предложил Таир.

— Пошли!

Мальчишки осторожно протиснулись сквозь узкую дыру входа и замерли. После яркого, блистающего зелеными, голубыми, золотыми красками дня пещера, казалось, была залита до краев непроглядным мраком.

Таир первым сообразил, что они заслоняют собой вход.

— Давай руку, Володька, — сказал он, — отходи в сторону, пусть свет войдет.

Глаза постепенно привыкли к сумраку пещеры, и наконец мальчишки рассмотрели ее всю. Потом обстоятельно измерили. Пещера была невелика — восемь шагов в длину, шесть в ширину, зато свода ее разглядеть было невозможно.

У стенки напротив входа лежала груда веток с пожелтевшими уже листьями. Очевидно, кто-то спал на них.