Вера Желиховская - Подруги

— Это не мой, папа, это Фимочкин… Она что-то его не кушает.

— Да она так к тебе приклеилась, что её и не видно.

— Любимица, должно, старшей сестрицы? — улыбаясь, спросила старуха.

Софья Никандровна досадливо отвернулась и принялась перемывать чашки. В её мнении, и в этой семейной неприятности опять-таки виновата её падчерица.

Разговор кое-как возобновился между гостьей, хозяином и его старшей дочерью. Надежде Николаевне доложили, что пришла Вера Алексеевна Ельникова, и старушка снова выразила желание ее видеть. Генерал сам пошел вместе с дочерью просить Веру Алексеевну. Софья Никандровна, между тем, немного успокоясь, поняла, что ей, волей-неволей, остается примириться с обстоятельствами и не ухудшать дела дурным расположением духа. Вследствие этого она приняла Ельникову очень любезно, изъявила даже сожаление, что так давно её у себя не видела, что она так не добра, что, часто посещая Наденьку, никогда к ней не заходит… Хотя разговор её старой родственницы, с появлением новой гостьи, снова перешел на господ Ельниковых и их старое знакомство, но его уже никто не прерывал недовольными или насмешливыми минами.

Аполлинария Фоминична посидела до половины десятого и затем объявила, что ей пора. Прощаясь, она поцеловалась с обеими молодыми девушками и просила их иногда навещать ее, старуху, что она им всегда будет очень, очень рада. Она произвела такое хорошее впечатление на Ельникову, да на сей раз впервые и на Надю, до сих пор её совсем не замечавшую, что обе они и побывать у ней обещали, и искренне решили свое слово сдержать. Когда Надя повела Серафиму спать, девочка прильнула к ней на прощанье с просьбой завтра опять взять ее к себе, в её комнату.

— Сегодня нам помешали, — говорила она, — a у меня теперь столько, столько нового! Ты мне завтра все это, все должна рассказать!

Надежда Николаевна обещала, и из детской поспешно прошла к себе. Там ее ожидала еще её двоюродная сестра, уже совсем готовая уехать.

— Ну, что, устроила? — было первым словом Нади.

— Устроила! Завтра же Савина придет в гимназию в своем дешево купленном бурнусе, — улыбаясь, отвечала Вера Алексеевна. — Только знаешь что, Наденька, я боялась, чтоб им не показалась подозрительной такая дешевая цена, как ты назначила, я и велела Иванихе, чтобы она не сразу… чтоб запросила рублей десять…

— Ах, Верочка, да нет у неё, у Мани, десяти рублей, пойми же!

— Прекрасно понимаю. Да разве ты не знаешь, как с такими торговками все торгуются?.. Не беспокойся, Марья Ильинична сейчас половину даст и нещадно торговаться начнет; тогда Иваниха ей и уступит.

— Ты приказала ей, чтоб она за пять уступила?

— За пять, за пять с полтиной, — не больше! A то, видишь ли, такой бурнус… Нельзя же, ведь сию минуту видно, что он совершенно новый, двадцати-тридцати рублевый бурнус… Еще, пожалуй, заподозрили бы…

— Никогда они не догадаются! С какой стати? Маня подумала бы скорей всякую небывальщину, чем меня заподозрила в такой хитрости с ней.

— Да и мне кажется, что лучше бы ты прямо ей подарила. Разве, чтобы что-нибудь Иванихе заработать дать… Вот, тоже несчастная старуха! После смерти дочери частенько ей голодать приходится…

— Знаю!.. Нет, я не для неё. Иванихе я всегда могу помочь, a мне для Мани не хочется… Пусть лучше думает, что сама купила… Она и то уж как-то тяготится…

— Правда, правда! Она и мне говорила, что не знает, как и чем тебе когда-нибудь отплатить, что ты их всех содержишь с тех пор, как брат её болен…

— Вот пустяки какие!.. Где же содержу? Откуда? — покраснев, возражала Надежда Николаевна.

— Откуда? — смеясь, повторила Ельникова. — Из собственного кармана! Ты, наверное, тратишь на них все, что тебе дает отец.

— Так разве можно на эти семью содержать? Да a не все же трачу, далеко не все…

— A ты думаешь, Савин сам больше имеет жалованья? Пожалуй, меньше… Да что об этом говорить! Прекрасно делаешь, что бедным людям помогаешь вместо того, чтоб на вздор разбрасывать деньги… Ну, a теперь прощай, милая!.. Поздно; пора мне домой…

— A мне еще надо к завтрашнему пробному уроку приготовиться. Целый день так прошел, что я его и не видела, и не успела даже присесть за дело.

И Надежда Николаевна, проводив кузину, переоделась в блузу и села к письменному столу — заниматься.

Все в доме давно уже спали, кроме неё да отца её, когда вернулась, далеко за полночь, её мачеха с большого званого вечера, куда ездила, чтоб развлечься и успокоиться после домашних неприятностей.

Так Софья Никандровна сама себе объясняла желание свое ехать в гости, одеваясь на вечер, после отъезда бабушки. Она напоминала об этом вечере и мужу, но Николай Николаевич отговорился служебными занятиями, как отговаривался почти всегда от всяких приглашений. Он только что выслал из своего кабинета сына, которого призывал для строгой головомойки. Выговоры отца имели кое-какое влияние на Елладия, хотя довольно скоро забывались; зато он вымещал всякое неудовольствие на матери. Ей и в этот вечер пришлось еще раз выслушать грубости сынка, когда она пришла проститься с ним и утешить его на сон грядущий. Это, впрочем, было ей не диво и не помешало весело провести время в гостях…

Часов в двенадцать Надежде Николаевне послышалось, что Виктор плачет. Она пошла в детскую посмотреть, в чем дело, но оказалось, что она ошиблась.

«Зайду проститься с папой, — подумала девушка, — он верно еще не спит».

Николай Николаевич не спал. Он только что отложил прочитанные бумаги и думал взяться за книгу. Он очень обрадовался, когда она вошла.

— Ты не спишь еще, Надюша? — удивился он. — A я думал, что уж ты второй сон видишь…

— Нет, папочка, я никогда не ложусь ранее часу. У меня и теперь еще дело есть… A я пришла проститься. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, душа моя! Долго не засиживайся за книгами: береги зрение.

Надя присела возле отца, на ручку его глубокого кресла, он обнял её талию, и оба они разговорились и не заметили, как прошел час в беседе.

Грохот кареты, въезжавшей во двор, напомнил им о времени:

— Ого, как мы засиделись! Это мама вернулась: значит, уж второй час. Прощай, голубушка, спи спокойно!

И Молохов поцеловал дочь, a она поспешила уйти в свою комнату, не желая встречаться с мачехой.

— «Не ставу больше заниматься! — решила она. — Авось и так хорошо сойдет. A какая славная ночь!..»

Она затушила лампу. В искрившееся блестками окно смотрела полная луна.

«Слава Богу, — было последней мыслью Надежды Николаевны перед сном, — завтра Маня придет в гимназию в теплом бурнусе!..»

В ближайший свободный день Вера Алексеевна с Надей сдержали свое слово и побывали у Соломщиковой. Она жила в собственном большом доме, где занимала ту же квартиру, что и при сыне, отдавая остальные в наймы, но с таким большим выбором, что помещения у неё часто стояли подолгу пустыми. Небольшие денежные потери далеко не настолько смущали богатую старуху, как препирательство и неудовольствия с беспокойными или неаккуратными жильцами. Одну квартиру она даже отдавала даром семье своего бывшего управляющего фабрикой; даже просто содержала вдову его и троих детей, которые, кроме пенсии и помещения получали у неё даровой стол. Не зная этого, наши молодые девушки очень удивлялись, найдя Аполлинарию Фоминичну за ранним обедом в целом обществе, где было двое детей: девочка лет девяти и мальчик еще поменьше. Старший сын вдовы Лукьяновой был уже большой гимназист, но ужасный дикарь, переконфузившийся страшно при появлении двух незнакомых девушек. Он поспешил кое-как доглотать последнее кушанье, чуть им не подавился от излишнего конфуза и, упорно уставясь глазами на свои колени, насилу дождался минуты, когда все поднялись, и в ту же секунду исчез.