Николай Жданов - Петроградская повесть

В это время под арку вбежал ещё юнкер в распихнутой шинели.

— Господа! — заговорил он торжественно и торопливо. — Восстание началось, господа! Наши заняли телефонную станцию без единого выстрела. Узнали пароль и отзыв и сменили все караулы. Их приняли за солдат Семёновского полка. Господа, на очереди вокзал и банк! Михайловское, Константиновское и Владимирское училища уже получили приказ выступить. По телефону из Царского Села звонил Полковникову министр-председатель. Он требует не соглашаться ни на какие переговоры с большевиками. Никаких уступок, господа! Казачий корпус Краснова движется в город. С минуты на минуту в Смольном начнётся паника. Телефонная линия уже отключена. Я убеждён, господа, что комиссары спасаются бегством! — Он задыхался от возбуждения, этот юнкер, и голос его то и дело захлёбывался и срывался.

Все юнкера вскочили с мест.

— Господа, идёмте в дом! — опять завопил прибежавший юнкер. — По глотку вина в ознаменование доброго начала! Я приберёг на этот случай бутылку французского!

Они все поспешили к воротам.

Свеча горела по-прежнему, пламя её изгибалось. Тень от распятия ложилась под колёса санитарной машины.

Но вот рядом с тенью Христа возникла ещё другая тень, встрёпанная и широкая.

— Юнкера ушли? — спросил старик и поглядел на ворота.

— Ушли, — сказал я. — Дяденька, знаете что… — Я хотел спросить, не знает ли он, где теперь Митрий, но старик перебил меня.

— Давайте, давайте отсюда, — проговорил он нетерпеливо.

Тут я увидел в дверях за его спиной священника в длинной чёрной рясе с широкими рукавами и в шляпе, надвинутой на глаза.

В испуге я отскочил назад.

Священник прошёл мимо нас к воротам, и, когда он перешагивал через перекладину, я заметил грубый солдатский сапог на его ноге. Я удивился, но не успел ничего сообразить.

За воротами опять послышались голоса юнкеров.

— Фу, чёрт! — выругался кто-то из них.

— Что ты ругаешься, Косицын?

— Поп встретился. Ты разве не видел?

— Плохая примета. Откуда он только взялся?

Свеча перед распятием догорала. Когда юнкера подошли к дверям церкви, пламя заколебалось, потемнело от копоти и потухло.

За моей спиной раздалось громкое, но точно змеиное шипение.

— Бежим! — зашептал Любезный, толкая меня в спину. — Я им камеру проколол гвоздём!

Мы выбежали на улицу и пустились что было духу.

Мы перебежали улицу наискосок, пронеслись мимо пожарной каланчи, свернули в переулок и остановились, прислушиваясь. Погони не было.

— Пойдём в Смольный, — сказал Любезный. — Найдём Панфилова и всё ему расскажем.

Мы так и решили. Теперь уж я старался на всякий случай запомнить дорогу. Мы прошли мимо забора фабрики календарей, свернули у церкви на узенькую Введенскую и вышли на Кронверкский к Народному дому. Правду говоря, мы не шли, а всё время бежали. И у меня даже стало покалывать в боку, как всегда бывало от быстрого бега. И вдруг впереди мы увидели того попа. Он тоже бежал тяжёлой трусцой, подбирая полы своей рясы. Услышав, должно быть, наш топот, он остановился, потом помахал нам рукой и тихонько свистнул. Но мы со страху тоже остановились.

— Ребята! — крикнул он. — Вы, что ли?

Он снял шляпу и стал вытирать ладонью лицо, должно быть, тоже вспотел от бега. Я не сразу узнал его голос, но, увидев грязный бинт на голове, подумал: уж не Митрий ли это?

— Не бойтесь, — сказал поп, — это я, Кременцов.

Он, оказывается, заметил нас ещё там, во дворе, у санитарной машины, но из осторожности не выдал себя.

Мы сказали, что юнкера забрали дядю Малинина. Митрий очень расстроился и хотел тут же возвращаться обратно, но потом подумал немного и сказал:

— Нет, ребята, тут горячиться не приходится. Мы уж и так погорячились с кашеваром. Вот и попали в берлогу. Давайте скорей к своим. Вы бегите вперёд, а я немного сзади. Если заметите юнкеров, то свистите. Сейчас мне никак нельзя им попадаться. Мне надо до своих дойти.

Мы пробежали через сад Народного дома. Тут не было ни души. На Каменноостровском против мечети стояла извозчичья пролётка. Извозчик дремал на козлах, уронив голову на грудь.

Митрий его тоже заметил и сделал нам знак идти вперёд. Мы пошли к мосту. И, когда уже были на середине реки, извозчик догнал нас.

Он был в широком армяке, и лошадь у него была сытая, и коляска с тугими рессорами.

В коляске сидел теперь священник в чёрной рясе и в шляпе, и, конечно, никто, кроме нас, не узнал бы в нём Митрия.

Он незаметно подмигнул нам и движением головы указал на задок коляски.

На самом гребне моста извозчик поехал совсем тихо, и мы с Любезным без особого труда устроились на перекладине под откинутым верхом. Через минуту извозчик, размахивая вожжами, уже гнал свою лошадь по набережной.

Чем ближе мы были к Смольному, тем быстрее неслась коляска. Вылетев на главную аллею, мы на полном скаку миновали тлеющие солдатские костры и вынеслись к подъезду здания.

Часовой у ворот попытался винтовкой преградить нам путь, но вынужден был отпрянуть в сторону. Разгорячённая лошадь как вкопанная остановилась у лестницы, роняя пену с закушенных удил.

Митрий выскочил из коляски и, путаясь в длинной рясе, не обращая никакого внимания на крики часового, устремился к дверям. Мы — за ним. Солдат, дежуривший у пулемёта, бросился наперерез, но Митрий уже ворвался в вестибюль и, расталкивая метнувшихся к нему солдат, кричал:

— Пустите, я в штаб! Не задерживайте, братцы, доложить надо!

Шляпа свалилась у него с головы, грязный бинт сполз и болтался, как хвост бумажного змея.

— Подожди, не рвись! — Один из солдат схватил Митрия и замахнулся на него наганом.

Другие бежали со всех сторон.

— Да я из караула, меня тут знают! Вы что же, думаете, что я и вправду поп какой? — Одним движением Митрий сорвал с себя рясу и что есть силы швырнул на пол. — Вот кто я есть на самом деле, глядите!

— Это наш парень-то, — сказал один из бойцов.

— Наш я, братцы, наш! — радостно подхватил Митрий. Его скуластое лицо сразу прояснилось. — Здешний я, из караула. Рясу эту, будь она неладна, я ведь почему надел? Меня юнкера схватили, собаки! А там у них в часовне ящиков набито, все с патронами! Не задерживайте, братцы. Тут такие дела, что и самому Ленину знать надо! Юнкера в солдатское переоделись, в город пошли, вокзал норовят занять, банк, телефонную станцию…

Его окружили теперь плотным кольцом, так что из-за солдатских спин нам с Любезным ничего не было видно.

— Пустите, разводящий идёт! — послышался крик.

Все слегка потеснились. Разводящий в одной гимнастёрке, перетянутой широким новым ремнём, прошёл в самую середину.

— Откуда ты, Кременцов? — спросил он.