Михаил Никулин - В просторном мире

— Ты вот сегодня у Зинаиды Васильевны был… С Иваном Никитичем совсем не расстаетесь. Оба они — хорошие наставники. В матери меньше нуждаешься. Забот у тебя стало больше.

И хотя Мария Захаровна все это сказала так просто и с такой хорошей улыбкой на своем загорелом, обветренном лице, Миша заметил, что она чем-то была встревожена, — встревожена так, как вчера, когда удивленно спрашивала его: «Мишка, неужели ты стал большой?»

— Правда, мама, забот стало больше, — устало, но весело усмехнулся Миша. — А что в тебе не нуждаюсь — это ты придумала.

— Картошки жареной давно не ел? — шутливо спросила мать.

— Давно.

— Ну, а больше я тебе ни на что не нужна.

— Неправда. Я тебя сильно ждал. Утром мы выбросим флажок к сбору.

— От Руденького слыхала.

— Ну вот… И мне надо с тобой посоветоваться. У Зинаиды Васильевны температура. К ней не пустили, а товарищ Руденький, сама знаешь, в тракторной бригаде.

— Давай советоваться, — ответила мать.

— Мама, а если ребят соберется мало-мало!

— Ну, сколько мало?

— Вот столько, — вздохнул Миша, показывая матери кончик пальца.

— Да, это мало, — согласилась Марья Захаровна и подумала. — Только вы с Гавриком не дожидайтесь, пока полсотни соберется. Те ребята, что первыми придут, большей частью будут надежными хлопцами. С ними и начинайте. Робкие потом придут.

— Мама, а если сделать так, как ты, когда первый раз повела колхозников в поле зарывать окопы: «А ну-ка, храбрые, за мной!» Алексей Иванович сейчас же за тобой, дедушка Опенкин за тобой… Потом другие, потом еще и еще, и потянулись в степь с лопатами, с носилками, с косами, — широко взмахнул рукой Миша.

— Можно и так, если лучше не сумеете придумать, — улыбнулась мать.

Подумав, Миша сказал:

— Гаврик что-нибудь придумает. По военным делам он, мама, куда умнее меня. Он как настоящий командир!.. Мы только не могли с ним придумать, надо ли звать в поход к Песчаному кургану таких; как Юрка Зубриков и Алеша Кустов.

— А почему же не звать? — удивилась Марья Захаровна.

— Как же их звать, если про Зубрикову и про бабку Кустову дедушка Иван Никитич рассказывал такое…

Мише пришлось рассказать, как они с Иваном Никитичем по дороге в степь зашли на южный склон. Там Иван Никитич жарко заспорил с женой Зубрикова. Зубрикова называла старика бездушным и в конце сказала, что она со своей усадьбы никуда не тронется: сядет посреди двора, протянет ноги и ни за что не встанет. Старик ей строго ответил, что «если на этом месте решат всем колхозом сажать сад, то всем колхозом нам нетрудно будет тебя поднять и переселить туда, где все люди живут».

— Мама, а мне дедушка сказал, когда отошли от южного склона: «Михайло, — говорит, — Зубрикова и бабка Кустова — бабка Гуля точь-в-точь похожи на воробьев: клюют, где рассыпано!»

Марья Захаровна, внимательно прослушав сына, засмеялась:

— А по-моему, смеяться тут вовсе нечему, — немного обижаясь за невнимание к тому, что было сказано Иваном Никитичем, протяжно проговорил Миша.

— Миша, я смеюсь, что дед Опенкин за словом в карман не лезет. Но про Юрку и Алешу он тебе ничего не говорил… Если бы спросил, он бы тебе сказал: ребят надо звать.

— Мама, а почему ты Зубриковых и Кустовых не зовешь в степь, в бригаду? — краснея с затылка до ушей, заволновался Миша.

Марья Захаровна заметила это. Собирая на стол, она в эту минуту неожиданно ощутила большую материнскую радость: колхозные дела, интересные люди, общая с ними работа вводили ее сына в круг серьезных вопросов. Сын со дня на день становился взрослей, умней и серьезней. От нее, от матери, теперь требовалось значительно больше, чтобы в жизни быть сыну и самым близким советчиком и самым хорошим наставником. Верно, поэтому она заговорила с какой-то особой осторожностью, как будто ей трудно было подбирать нужные слова:

— Зубриковых и Кустовых я звала… А уговаривать невыгодно: подумают, что без них колхоз не обойдется. Да и время такое, что на уговоры тратить его невыгодно… А ребят зовите. Зовите раз, зовите другой раз и третий… Вы обязаны и Юрку делать хорошим школьным товарищем. Не умеют это делать отец, мать, бабка, так вы сделайте.

Правое плечо матери немного приопустилось, а глаза, сузившись, холодновато заблестели. Миша твердо знал, что мать сейчас сердилась на Зубриковых, но сдерживалась. Над ее прищуренными глазами, изламываясь, вздрагивали темные густые брови.

— Мама, я тебя понял. Давай теперь есть картошку, — сказал Миша, весело потирая ладонь о ладонь.

— Ешь на здоровье. Договоримся, что трудные вопросы будешь задавать мне заранее, чтоб было время подумать или спросить у товарищей совета. Нам теперь вместе учиться.

— Мама, значит, мы с тобой будем в шестом классе?

— В шестом.

И они оба весело рассмеялись.

После ужина Марья Захаровна вышла из дота встряхнуть и взбить Мишин матрац. Над заливом на чистом небе висела полная луна. Размеренный ночной прибой тихо шумел. В городе на мысу гасли огни. Ясно слышались долетавшие оттуда, шумящие, частые вздохи парующих паровозов и гул каких-то тяжелых, позванивающих машин.

— Мама, металлургию так слышно, будто она за стеной землянки работает. Погода, наверное, хорошая.

— Погода что надо. Постелю мягко, и спи покрепче. Может, утром в поход.

Гаврик вскочил на глинобитную крышу землянки и остановился, держа подмышкой древко свернутого флажка. Он видел бегущего к нему с горки Мишу и особыми, выразительными взмахами шапки старался спросить его, можно ли выбрасывать флажок — сигнал к сбору штаба отряда.

Миша предостерегающе погрозил пальцем и, подбежав к землянке, сказал, указывая на вереницей уходивших в степь колхозников:

— Подождем, Гаврик, пока они уйдут. Они начнут свое дело, а мы — свое…

Гаврик догадался, что скрывалось за этими словами его осторожного друга.

— Ты думаешь, что у нас не получится по-настоящему?

— Получится. Обязательно получится.

С крыши землянки Гаврик посмотрел на Мишу, а Миша снизу вверх взглянул на своего товарища, и они празднично, понимающе улыбнулись друг другу. Не сговариваясь заранее, они оба сегодня впервые повязали свои багряные галстуки и начистили сапоги.

— Долго будем ждать?. Может, уже довольно? — спросил Гаврик, видя, что Миша загорается нетерпением.

— Гаврик, и правда, сколько же еще ждать? Выбрасывай. Только дай я сначала зажмурюсь, чтобы потом сразу его увидеть…

Когда Миша открыл глаза, флажок уже был выброшен и едва заметно трепыхался подворачивая то нижний, то верхний свободные концы. Гаврик, сбежав с крыши землянки, стоял рядом с товарищем… Будто навстречу флажку, из-за придонских камышей вставало такое же алое и немного трепещущее солнце.