Михаил Никулин - В просторном мире

— Ну и что ж, что тоненький? Петя Стегачев был, должно быть, еще тоньше, а смог вон какое дело делать!.. Герой — он все может!

Эти слова убедили спорящих, и в отряде стал устанавливаться порядок.

Перешли перевал, открылся Песчаный курган, похожий на плешивую голову, заросшую темным кустарником сибирька, как колючей, вихрастой бородой.

Остановив отряд, Гаврик сейчас же расставил по сторонам дороги охрану, которая должна была следить, чтобы никто без его разрешения ни шагу не ступал в сторону. Хотя поля в этом месте были очищены от мин, хотя здесь каждый день ходили колхозники, но Гаврик ничего не хотел брать на веру.

Наступил момент проверить сибирьковый участок, зажатый в кольцо, раздвоенной в этом месте проселочной дороги. Гаврик отозвал в сторону Наташу:

— Сейчас я пойду по этим сибирькам… Буду ходить взад и вперед, так и этак… Если что случится, — он посмотрел на отряд, — ты, Наташа, тогда будешь отвечать за всех. Ты их должна из похода привести..

Гаврик был немного грустный, но решительный. Он ждал ответа, чтобы потом немедленно свернуть с дороги и начать сапогами притаптывать сибирьки.

Наташа впервые заметила, что у Гаврика длинные, густые, как метелки, ресницы, а темные волосы очень идут к его побледневшему лицу.

— Гаврик, командиры сами в разведку не ходят. Ты разреши мне, — и Наташа коснулась руки Гаврика своей узенькой смуглой рукой.

— Командиров за руки не берут, — краснея, ответил Гаврик и свернул на сибирьковый участок. Наташа пошла за ним. Остановясь, Гаврик по сурово прищуренным глазам Наташи догадался, что она и дальше пойдет за ним… Он понял, что Наташа — его ближайший боевой товарищ и друг, и если с одним из них случится беда, то другой будет сильно горевать. Может, даже украдкой здорово поплачет. Гаврик, конечно, никому бы не признался, что он хочет, чтобы Наташа по нем сильно поплакала. Но это после, не рез сто лет, а сейчас, весело усмехнувшись, он сказал Наташе:

— Зачем нам ходить по всему участку? Тут вот, с краю, видишь, сколько высоких и тонких сибирьков? Тут вот и свежие колеи проложены… Не будем напрасно рисковать.

— Не будем, — сказала Наташа и чуть заметно улыбнулась.

— Значит, начнем рубить! — уже громко, чтобы слышал весь отряд, сказал Гаврик.

— Начнем, — согласилась Наташа.

…Рубили топорами попеременно то Гаврик, то те из ребят, у кого обувь была погрубей и попрочней. Уже во время работы выяснилось, что отряд в поход за сибирьками в спешке не совсем хорошо подготовился: колючие, уже срубленные сибирьки удобней было бы сгребать, чем собирать руками, но граблей не догадались взять.

— Уй ты!

— У-ю-юй! — то и дело слышались вскрики тех, кто наколол или занозил руки.

Мешков на весь отряд оказалось только четыре. Не догадались захватить и телефонного провода, чтобы связывать сибирьки в снопики. По совету Наташи решили провод заменить гибкими прутиками молодых сибирьков.

— Наташа, ты уж за этим следи сама! — крикнул Гаврик с сибирькового участка.

Наташа, находившаяся около дороги, неожиданно стала той точкой, вокруг которой закипела и заволновалась жизнь маленького отряда. Около нее по низкому подорожнику и повители ползали маленькие дети. К ней подносили нарубленные сибирьки и, кладя их, спрашивали, как скручивать прутья, как вязать сноп… Занозивших пальцы и ладони становилось все больше, и Наташа, сердясь, успевала все же и отвечать на вопросы и вытаскивать занозы.

— Что вам тут амбулатория, что ли? Один уйдет, а двое приходят!

Она давно уже сняла с головы шаль, и ее две коротенькие непослушные косички при проворном движении рук то вздымались, как рожки, то разлетались, падая на разгоряченный лоб и на затылок.

Замечая, что около Наташи все время беспорядочная толчея, Гаврик предупреждал:

— Что-то порядку не вижу! Не скопляйтесь, а то так до вечера провозимся!

Гаврик преувеличивал трудности: рубка сибирьков уже была закончена. С участка на проселочную, затвердевшую во время войны дорогу снесли последние сибирьки… Гаврик видел, что Наташа сейчас помогала Саше Котикову и Васе Жилкину увязывать последний сноп. Сноп этот почему-то был очень большой и трудно увязывался: с одной стороны кованым каблуком сапога на него нажимала Наташа, а с другой — давили ботинками раскрасневшиеся Саша и Вася.

— Зачем такой большой вяжете? — подходя к ним, спросил Гаврик. — Будете с ним возиться не меньше часа. А по подсчету нам еще один надо связать.

— Нет, это последний, — поправляя косички, возразила Наташа.

— Этот сноп, какой вяжете, не в счет. Кто его, такой большой, понесет?

— Мы с Сашкой вдвоем потянем, — вытирая лоб, сказал Вася.

— На профиль выйдем, пылить будет, — заметил Гаврик.

— А полуденка пыль будет назад… — заговорил Саша, но, побоявшись своего красноречия, просвистал, показывая игривым взмахом ладони, как полуденка будет относить пыль.

— Нарочно сзади у нас будет батарея, — с засиявшим лукавством в черненьких глазах подсказал Вася.

Саша поспешил, как в серьезные моменты жизни, засунуть себе руки в карманы.

— Увидим, как оно получится, — ответил Гаврик и распорядился, чтобы все, у кого есть мешки и тряпки, обернули ими свои снопы и приготовились поднять их на плечи.

Алексей Иванович зашел в школу с черного хода. Он заглянул сюда проверить, хорошую ли кровать поставили директору в ее комнату.

— Анна Прокофьевна, а где же сама Зинаида Васильевна? — спросил он уборщицу.

Анна Прокофьевна развязывала скатанную постель Зинаиды Васильевны, перенесенную сюда из землянки.

— Вон она, — указала Анна Прокофьевна на окно. — На ступеньках с Михаилом Самохиным сидят и тихо спорят. Вижу, Михаиле справиться с ней трудно… Треушок то на затылок сдвинет, то посунет на глаза. Случается проходить мимо них: слышу, все время говорят про пионерский отряд… Она ему ладошкой так и этак…

Алексей Иванович подошел к окну и, убедившись, что Анна Прокофьевна рассказала именно то, что сейчас происходило на школьных ступенях, сказал:

— На-днях на блок-посту встретились с секретарем райкома Василием Александровичем, ехал он поездом в Ростов… Так насчет директора школы наказывал мне: «Береги ее. Она много хорошего сделает и для школы и для колхоза. Дайте ей только поправиться после ранения. Зинаида Васильевна, — сказал он, — была в нашем отряде лучшей партизанкой…» Так что ты, Прокофьевна, перебивай и перестилай все получше, — указал Алексей Иванович на полосатый матрац, на раскрытый чемодан с постельным бельем.

— Да уж как-нибудь сама сумею. Тут председатель я — суховато ответила Анна Прокофьевна. И Алексей Иванович увидел, как полосатый матрац запрыгал в ее больших руках, как, изгибаясь, взлетел на воздух и упал на сетку. Костистая, округлая спина Анны Прокофьевны проворно склонилась над кроватью, а распростертые руки отрывистыми и мягкими движениями обтягивали матрац белой простыней.