Зинаида Лихачева - Вася Чапаев

— Сейчас я вам песню спою. — Дед Егор оглядел лежавших людей, повернул ухо к реке, прислушиваясь к плеску и журчанию воды, вздохнул и запел:

Стариковский напевный говорок оживил давно минувшие события. Мужики, сдерживая голоса, подхватили песню, и Васе показалось, что и сама Волга вместе со всеми поет о бесшабашном атамане и удалой его судьбе.

Привольный ветерок налетел на людей, растрепал нечесаные лохмы. И Вася почувствовал, как шевелил ветер кудри Степана, обвевая его буйную голову, и в последнем прощании бился на горячей груди, припадая к, расстегнутому вороту.

— тосковали басы, и у берега по-бабьи всхлипнула волна.

Смолкла песня. Мужики глядели на отраженный в воде красный закат.

Потом все сразу завозились, устраиваясь на ночевку. Вася подвалился под бок деду. Стоило ему прикрыть глаза, как большая звезда протягивала длинные лучи и касалась ресниц. Мальчик тосковал, что нет больше на свете бесстрашного атамана. Не слышать Васе его грозного голоса, а уж верным товарищем был бы ему Вася! Налетел бы на палача, на всю стражу и отбил бы

Степана Тимофеевича. И ушли бы они опять в Жигули, и всех бы этих мужиков взяли с собой...

Ветер приносил на берег степные запахи, от которых то сладко замирало сердце, то горчило во рту. «Медуница и полынь», — узнал Вася.

Прожив почти неделю в Сызрани, шарманщики отправились пешком в Самару. В деревнях, которыми они проходили, любили слушать шарманку, но денег не подавали. Расплачивались хлебом, картошкой. Иногда какая-нибудь баба, умиленная Васиным пеньем, приносила одно-два яйца. Бывало, ложились спать совсем голодными. В животе бурчало, а дед шутил:

— Во как играет — громче шарманки! — и утешал Васю: — Ничо, паря! Доберемся до Самары, там деньга к нам колесом покатит!

Но после Сызрани Вася уже не верил в большие заработки. «Играли, играли, а на проезд не смогли заработать. Пешедралом прем...» — думал он.

Самым большим разочарованием для Васи было то, что в Сызрани дед за гривенник подрядил какого-то грамотного оборванца написать бумажки со «счастьями». После этого Вася на первом же привале вытащил бережно хранимое в картузе предсказание о своей генеральской судьбе и сунул его в костер.

Однообразная дорога изредка загадывала шарманщикам трудную загадку, неожиданно раздваиваясь и расползаясь в разные стороны. И обязательно на таких развилках либо стоял почерневший крест, либо лежал большой камень, выбеленный дождем, ветрами и солнцем. Тогда Васе на ум приходили сказки дедушки Степана, в которых в таком же затруднительном положении оказывался Иван — крестьянский сын. Только в сказках на камне были надписи: «Направо пойдешь — коня потеряешь. Налево пойдешь — самому живому не быть».

Дед Егор стал сдавать. Как он ни храбрился, но все чаще и чаще предлагал Васе сделать привал.

Старик сразу засыпал, а Вася лежал, уткнувшись лицом в траву, и завидовал всяким букашкам, у которых, наверное, где-нибудь был свой домик. Им не надо никуда идти.

В синем воздухе над полями уже летали паутинки — примета близившейся осени, но, на счастье шарманщиков, погода стояла жаркая, безветренная.

Вася уже потерял счет дням, когда впереди показалась Самара. К ночи они подошли к самарской пристани, где и заночевали.

Утром дед бодро вскочил первый.

— Добрели, слава тебе господи! — подбодрял он Васю. — Теперь пойдем с тобой по дворам. Года четыре, никак, я тут не был. Тогда хорошо давали! Кому лень на улицу выйти — из окошек деньги бросали. Завернут в бумажку и кидают — успевай подбирать!.. Поиграем с тобой до обеда и в трактир пойдем. Спросим горячего, а то отощали мы...

От заманчивого обещания деда поесть горячего Вася воспрянул духом. Но в город их не пустили. Стражники объявили, что в городе гостит особа царской фамилии, которая терпеть не может шарманки.

Шарманщики побрели обратно на пристань. «Прогнали, как собак бродячих», — думал Вася.

— Дед Егор, это чего такое — особа?

— Особа-то? Персона большая. Вишь, говорят, из царской фамилии, стало быть, самому царю сродственник. Шарманщиков приказал не пущать, а что мы ему дорогу перейдем, что ли? Я, может, сам не хочу для него играть. Мне — что царь, что псарь — все одно! — вольнодумствовал старик, отводя душу.

К пристани подваливал большой белый пароход. Дед снял шарманку.

— Постой-ка тут, я сейчас, — сказал он и направился к пароходу.

Вася видел, как шарманщик что-то сказал матросам, те захохотали. Дед махнул рукой, подзывая Васю.

— Пойдем с тобой на пароход играть, матросики пустили! — радостно сообщил он Васе.

Перед ними в обе стороны простирался красивый коридор со множеством сияющих полировкой дверей.

— Куда ты! — остановил мальчика дед Егор. — Нам сюда нельзя, нам только на палубу разрешили.

Через широкие стеклянные двери они вышли на ослепительно белую палубу. Кругом в голубых, похожих на корзины, креслах сидели нарядные господа. Дед поставил шарманку, снял шляпу и поклонился.

— Сыми картуз! — взволнованно шепнул он Васе.

Шарманка заиграла, дед запел:

Вася подхватил:

Вася пел, не поднимая глаз, и видел, как приближались к ним богато обутые ноги. Мужские желтые, серые штиблеты, маленькие женские башмачки, красивые туфельки. Прямо перед ним остановились черные с белыми пуговками мужские штиблеты и беленькие атласные туфельки с бантиками.

— У него чудесный голос, у этого бедняжки! — нежно произнес кто-то.

Вася глянул и обомлел. Тоненькая девочка лет четырнадцати, в белом кружевном платье с черным бархатным поясом в упор глядела на него и улыбалась.

Только на картинках видал Вася таких красавиц. На темных ее кудрях, как у взрослой барышни, легким облачком колыхался прозрачный шарф.

— Папа, дай им денег! — приказала барышня.

Мужчина достал бумажник, и поросшая рыжеватым волосом рука протянула Васе зеленую трешницу.

— Бери, мальчик, купишь себе башмаки! — прозвенел нежный голосок.

Мучительный стыд заставил Васю опустить голову. «Смотрят, как на побирушек...» — подумал он, глядя на свои расшлепанные лапти, грязные портянки, надетую через плечо торбу.

— Заснул, что ли? — услышал он сердитый шепот деда.

Со всех сторон к Васе потянулись руки с деньгами. И тут он заметил, что стоило ему взять бумажку, как эти руки быстро отдергивались, как бы опасаясь невзначай прикоснуться к его руке. «Брезгают, словно шелудивым...».