Томиэ Охара - Ее звали О-Эн

И вот теперь, по непрошеной прихоти молодого сердобольного господина, этой женщине приказывают, не рассуждая, связать себя с каким-нибудь бывшим вассалом и родить ребенка от человека, бесконечно далекого и духом и телом!..

Я поняла, что мое тело способно предать меня, и содрогнулась при этой мысли.

Нет, мой путь в жизни будет иным, если только достанет сил.

Возможно, я еще могла бы стать женой и матерью, то есть выбрать то, о чем все женщины, сколько их есть на свете, с юных лет мечтают с необъяснимым трепетом и восторгом. Но раз я помилована, значит, теперь я вправе сама решать, как жить дальше.

Когда-то в прошлом меня покарали за то, что в моих жилах течет отцовская кровь. Теперь во имя той же отцовской крови мне приказывают — выходи замуж! Приказывают мужчины, те самые мужчины, которые всегда, во все времена, стоят у кормила власти, — так неужели я могу обрести свое женское счастье по их велению?

Будь мне дозволено, я сказала бы, что во искупление сорокалетних страданий в темнице мне нужны и твердый дух сэнсэя, и молодое, могучее тело Дансити. Я хочу их обоих.

Как мужчины имеют одновременно много жен и наложниц, так и я, подобно принцессе Сэн (Принцесса Сэн— аристократка, жившая в XVI в. легенда приписывает ей двоемужество.), хочу одновременно иметь двух любовников… Конечно, будь это в моей власти…

Однако какие бы сумасбродные мысли ни приходили мне в голову, в жизни я всего лишь слабая, нищая женщина, вчерашняя узница. Всего-навсего пожилая женщина, которой уже за сорок…

В эти минуты во мне созрело твердое, отчетливое решение: я собственными руками задушу в себе женщину, чтобы, задохнувшись, она умолкла навеки.

Восемьсот моммэ серебром (Один м о м м э — около 4 граммов серебра.) — дар господина Курандо, содействие бывших наших вассалов, и в первую очередь господина Окамото, отца Дансити, наконец, распродажа всего, что можно было превратить в деньги, принесли свои результаты — к концу февраля наш скромный маленький домик был если и не совсем готов, то, во всяком случае, уже пригоден для жилья.

Дом стоял у холма, откуда открывался вид на храм Ки-но-Мару, за домом зеленела красивая бамбуковая роща, переходившая в смешанный лес, одевавший горы.

Со скалы стекал чистый горный источник, огибал сад и бежал к проходившей внизу дороге.

Дансити устроил бамбуковый желоб и провел воду в сад. Вода стекала в большой каменный водоем — было что-то торжественно-праздничное в этой огромной каменной чаше, — переливалась через край, наполняла маленький пруд в саду и струилась дальше, пробираясь сквозь травы, чтобы соединиться с прежним потоком.

Никто не нарушал нашего уединения. Лишь изредка в дверь стучался больной или прохожий, чтобы купить лекарство. Стояла весна, и одинокое жилище в тени деревьев дышало тишиной и покоем.

Нынче март на исходе:

в разгаре весна в Асакура,

Горы зелень покрыла,

цветы пламенеют на нивах.

Но шалаш травяной мой

не знает весны и цветенья,

Заслонила мне солнце

калитка из сучьев корявых.

Сумрак в доме моем,

сумрак и доме моем — непроглядный.

И сквозь слезы вновь вижу я

братьев своих незабвенных,

И родителей вижу я

в сердце своем безутешном…

Гордость предков сановных,

по мне, лишь тщеславье пустое;

Обрету утешенье,

мотыльками в полете любуясь!

Перевод А. Голембы.

Каждый день мы с кормилицей варили целебные настои, изготовляли пилюли. Лекарства мы раздавали нашим бывшим вассалам, а те продавали их вразнос.

Случалось, приходил больной за советом, оставлял немного риса и овощей или деньги. Так мало-помалу создавалась возможность заработать на скромное пропитание.

Сэнсэй возвратился на родину второго июня, когда лето было уже в разгаре.

Разумеется, я не встречала его и не поехала с приветственным визитом. Разлука длилась долго, больше четырех месяцев, но я не могла бы сказать с уверенностью, как отразится она на наших отношениях, какие перемены принесет в наш маленький, только нам двоим принадлежащий мир.

Дансити сообщил мне, что ученики, с нетерпением ждавшие сэнсэя, решили собраться в доме Окамото, чтобы послушать его первую лекцию, а потом устроить в его честь маленький пир, и я, после недолгого колебания, ответила, что приеду. Проехав около трех ри в паланкине, я впервые посетила дом Дансити.

Носильщики бежали вдоль канала Фунаири, проложенного отцом. Полноводный поток бесстрастно струился среди необозримых зеленых полей. Летний день, клонившийся к вечеру, дышал безмятежным покоем.

Было уже темно, когда я подъехала к дому Окамото. Парадные комнаты были ярко освещены и переполнены людьми. Лекция уже началась. Никем не замеченная, я проскользнула в задние ряды и, примостившись возле веранды, стала впервые в жизни слушать лекцию сэнсэя о «Великом учении» («Великое учение» — одна из четырех канонических конфуцианских книг.).

Загорелый до черноты, сэнсэй показался мне здоровее и крепче, чем был прежде. Глаза у него сверкали, он выглядел совсем другим человеком, не таким, каким я увидела его при первом нашем свидании.

С одного взгляда я поняла, как много дали сэнсэю эти четыре месяца, проведенные вдали от родины. Чем больше я его слушала, тем явственней мне казалось, что он, хрупкий, по-прежнему худощавый, постепенно растет; нечто властное и великое переполняло все его существо, передавалось слушателям, покоряя и подчиняя их своей неодолимой, могучей силе.

Что-то новое почудилось мне в сэнсэе, что-то незнакомое появилось и зрело в нем, и эта перемена могла не приблизить, а, напротив, отдалить его от меня. Так оно и случилось — я узнала об этом позже, но в те минуты я всецело подпала под чары нового, ослепившего меня чувства.

Окружающие исчезли, я была здесь одна, наедине с ним, только вдвоем…

Вот он, тот человек, которого я любила долгие двадцать лет! Вот оно, счастье, к которому так стремилась душой… Говорят, что любовь между мужчиной и женщиной всегда неповторима и складывается по-разному, на десять тысяч ладов, значит, и мой союз с сэнсэем так же тесен, как и любой другой, и наша любовь ни в чем не уступит любви всех остальных людей… Так буду же беречь этот союз, дорожить этим счастьем, украдкой думала я в эти минуты.

Когда лекция закончилась, в зале начался скромный ужин.

Мать Дансити любезно предложила мне отдохнуть и провела в глубину дома. Я прилегла на веранде, прислушиваясь к веселым молодым голосам, долетавшим из зала. Оживление все нарастало, голоса звучали задорнее. Эти минуты одиночества дарили мне отраду.

— Вы здесь, госпожа о-Эн? — В комнату внезапно вошел сэнсэй. Завернув рукава кимоно, он присел на веранде и устремил взгляд в темневший впереди сад. — Я хотел непременно поговорить с вами… — И он повел речь о письме князя, которое я получила в его отсутствие.