Теодор Вайсенборн - На пороге надежды

- Но это несправедливо, господин Шаумель!

- Час от часу не легче! Теперь ты меня еще и в несправедливости обвиняешь. Именно ты! Когда подумаешь, что там в твоем деле написано и как ты здесь уже успел отличиться, то просто диву даешься! И он еще осмеливается говорить о справедливости! Каким бы агнцем ты тут ни глядел, меня это мало трогает. Я вас насквозь вижу! Уж если вам грозит расплата, вы никогда не сознаетесь в том, что натворили!

- Я ничего такого не натворил и не хочу, чтобы вы меня перед всеми позорили. Даром не надо!

Господину Шаумелю стоило усилий взять себя в руки.

- Вот как? Тебе это даром не надо! В таком разе я тебе просто-напросто докажу, что этим пачкуном был ты. Да и ни у кого другого зеленого фломастера нет. Я ведь видел, как твой друг Свен подарил их тебе на день рождения. А теперь пошли со мной в подвал, посмотрим! Нет, стой! Сперва ты мне напишешь несколько слов на этой бумажке - печатными буквами. Пиши: «Ищу друга». Теперь пиши: «Полночь». Хватит. А теперь - пошли.

Йоген все спокойно написал и не менее уверенно последовал за воспитателем в подвал. На лестнице они встретили Кайзера Рыжая Борода, который присоединился к ним.

В туалете Шмель рывком открыл одну из дверей и прокурорским тоном отчеканил:

- Вот, смотри... - И осекся. Никакой надписи на двери не было. - Но ведь здесь только что... - Он открыл - и с тем же результатом - соседнюю дверь, несколько растерялся.

- То, что тут было написано, я недавно стер, господин Шаумель! - сказал практикант. - С лакированной поверхности фломастер легко отходит.

Шаумеля всего перекорежило.

- Какое вы имели право просто-напросто уничтожить улику, господин Винкельман? За моей спиной! Не спросив меня! Вам, очевидно, не ясно, что вы здесь исполняете роль воспитателя - по крайней мере, еще два дня, пока ваша практика не кончится, - а не пособника этих паразитов?

Рыжая Борода мягко возразил:

- Не следует ли вам, господин Шаумель, в присутствии мальчика взять иной тон.

Со стороны могло показаться, будто воспитатель хочет броситься на него.

- Что это вам взбрело? Вы мне еще будете указывать?! У меня несколько больше опыта, чем у вас, уж поверьте. И я запрещаю вам вмешиваться в мои методы воспитания!

- Я полагаю, что наилучший метод в данном случае - это просто взять и стереть надпись, а не устраивать сцену на тему «Преступление и наказание». Да и какой во всей этой истории криминал? Кто-то из ребят накорябал что-то на туалетной двери. Этого быть не должно, нет слов. Но поджог был бы в тысячу раз хуже. Не вижу повода для волнений. Считаю просто недостойным устраивать целое представление из-за такой чисто детской выходки.

- Об этом нам лучше потолковать с глазу на глаз. Можешь идти, Боксер!

- А наказание как же?

- Оно остается в силе. Второго зеленого фломастера в группе нет.

Рыжая Борода вмешался еще раз:

- Не могу представить, чтобы это сделал Йоген. Он бы не написал «полдень» с дефисом и через «и».

- Я сказал, ты можешь идти, Боксер!

Йоген пошел в спальню, где никого, кроме Свена, не было. Свен сразу усадил его на край кровати и зашептал, с опаской поглядывая на дверь:

- Йоген, сдается мне, я знаю, кто это сделал. Пудель сказал, что Терьер брал из твоего шкафа футляр с фломастерами. Я посмотрел: там его и вправду нет.

- Где ж этот гад?

- Пошел со всеми к ограде. Пудель и тебя хотел одной угостить.

- Ну, я ему устрою! Будет помнить! Но сначала пойду к Шмелю.

Свен с трудом удержал Йогена за рукав и горячо зашептал:

- Не советую тебе, Йоген. Мы в группе чего только не вытворяем - пусть. Но продавать кого-то Шмелю - на это никто не пойдет. Если ты это сделаешь, тебя за человека считать не будут.

- Думаешь, я должен неделю корячиться в подвале, не выходить в город, не получать карманных денег - и все из-за Терьера?

- Невезуха. - Свен криво улыбнулся. - Но я голову даю на отсечение, что завтра утром Терьер сам к тебе подкатится. И деньги свои отдаст, и вкалывать за тебя предложит. Свободный день, конечно, накрылся. Но и Терьер никуда не пойдет, посмотришь. И я, между прочим, тоже, раз тебе нельзя.

Йогена все это не переубедило, но спорить он не стал, так как появились ребята. Они проходили мимо кабинета воспитателя, вытягивая шею и прислушиваясь к доносившимся оттуда громким голосам, после чего, успокоенные, направлялись в спальню.

Йоген схватил проходившего мимо Терьера за рубашку.

- Мои фломастеры еще у тебя? Говори!

- У меня? Твои фломастеры? Спятил, что ли? На фига они мне?

- Подержи-ка его, - сказал Пудель. Он подскочил к шкафчику Терьера, опытными движениями прошелся по всем вещам и с победным видом выудил откуда-то пластиковый футляр с фломастерами. - Держи свое добро, - он кинул Йогену футляр. - Сам, поди, знаешь, Терьер, что тебя теперь ожидает.

Когда после душа Йоген взялся за уборку, к нему пристроился Терьер и молча стал помогать. Вид у него был очень смущенный; и после того, как все было закончено, он робко сказал:

- Слышь, Боксер, может, поговоришь с ними? Я эти штуки и не думал воровать. Честно! Почиркал малость, а потом забыл... С кем не бывает.

- И на двери в уборной тоже ты почиркал, и ни слова не сказал, когда Шмель меня за это взгрел.

- Не мог я, Боксер. Никак не мог. Эх, если б ты знал, чего только в моем деле не написано! Мне тогда вообще гроб с музыкой - характеристики для освобождения в жизни не получить. А ты тут новенький, и для тебя это совсем не смертельно. Так скоро они тебя все равно не выпустят. Успеешь еще получить вагон хороших характеристик. А я здесь уже. четыре года. И если, наконец, теперь отсюда не выйду, меня переведут учеником в спецучилище...

- Нечего плакаться! Обо всем этом раньше надо было думать!

- Ты говоришь, как Шмель. Сам-то всегда заранее думал обо всем, что делал?

Йоген замялся:

- Нет, не всегда. Но и такой подлянки никому не сделал. - Он повернулся и пошел в спальню.

Терьер промолчал, но, когда он вслед за Йогеном пришел в спальню, на нем лица не было. Лишь после того, как свет потушили, он чуть слышно произнес:

- Если вы так хотите, я пойду к Шмелю и сознаюсь.

Никто ему не ответил.

Заснуть он не мог. К тому же он слишком хорошо знал, что означает это молчание, и ему было страшно. Он не мог забыть, как выглядел Пудель около года тому назад. Ночью вся группа напала на него за то, что он украл у одного из ребят печенье, присланное ко дню рождения. Почти две недели Пудель провалялся в изоляторе, и Шмель не очень-то старался найти виновных. «В конце концов, вас сюда взяли на исправление, - сказал он, - и я не вижу причин вмешиваться, если в подобных случаях вы прибегаете к своим методам воспитания». Но, помедлив, все же добавил: «Тем не менее телесное повреждение также действие наказуемое, запомните это на будущее». Терьер ничуть не сомневался, что о последнем замечании Шмеля никто больше не вспоминал.