Вера Новицкая - Безмятежные годы

с нами, ведь все равно, здесь ли, дома ли, время на обед придется потратить, так уж лучше пожертвуйте его нам, может, на радостях Муся лучше есть будет, a то совсем y нее аппетита нет.

- Веруся, милая, пожалуйста, - вмешиваюсь я.

- Право, никак не могу: меня отец ждет, он, ведь, там один, я y него за хозяйку, надо все приготовить. Очень вам благодарна.

Когда же, наконец, в квартире y нас была произведена генеральная дезинфекция, все сроки и сверхсроки заразы миновали и стали снова показываться родственники и знакомые, Вера сказала мне:

- Муся, ты на меня, милая, не сердись, но теперь ты не одна, и я больше приходить не буду.

- Но почему же, Верочка, милая, почему? Мне так хорошо, так уютно с тобой, мне тебя никто, никто не заменит, - запротестовала я.

- Нет, милая, я такая неподходящая в вашем доме, y вас всегда смех, довольство, веселье, право, я одним видом своим на всех тоску буду наводить. Где болезнь, горе в доме, да, там я на месте. Ты знаешь, и тебя, и твою маму я всей душой люблю, с вами я сжилась, сроднилась, но все и все остальное будет стеснять меня. Я такая унылая, пасмурная. Знаешь, я не помню, совсем не помню себя в жизни хохочущей… Впрочем, давно-давно, еще при жизни мамы, но мне кажется, что этого никогда и не было, вернее, я не могу себе представить, как это могло быть.

Действительно, никогда я не видала Веры смеющейся, никогда; только изредка необыкновенно приятная, кроткая, но и то будто затуманенная улыбка появляется на ее красивых, тонких губах. Бедная, бедная моя Верочка! Что болит y нее в душе? Что же так сильно-сильно придавило ее?

Почти до самой Пасхи пролентяйничала я, мамочка все боялась, чтобы я не переутомилась, но там уже пришлось взяться за книги и наверстать пропущенное. Впрочем, это было вовсе не так страшно. По счастью, я все-таки довольно остроумно распорядилась со своей болезнью и захворала тогда, когда уже курс был закончен почти по всем предметам; пришлось подогнать только русскую литературу в чем помогла мне добрая Вера, да несколько теоремишек по геометрии, сущая ерунда, с которой я легко сама справилась.

На Фоминой неделе состоялось мое появление в гимназии. Охи, ахи, восторги, объятия. Ужасно хорошо!

- Муся, душка, прелесть моя! - несется мощный глас Шурки, после чего меня основательно принимают ее объятия.

- Господи, как ты выросла!

- Как похорошела! - несется с разных концов.

- Какая ты тонюсенькая! Право, страшно сломать тебя, - опять восклицает Тишалова и, очевидно, желая проверить мою прочность, еще раз стискивает меня в своих объятиях. Ничего, слава Богу, цела и невредима.

- Какая же ты в самом деле хорошенькая! - любовно смотря на меня, говорит Вера.

Разве я, действительно, такая хорошенькая? Вот все мне это говорят. Да, конечно, ничего: белая, розовая, глаза большие; но я не люблю таких лиц, как мое, - довольных, сияющих, ярких таких; я люблю нежные очертания, мягкие краски, лица вдумчивые, вдохновенные, художественные, тонкие; мой идеал лицо Веры: сколько мысли, скорби! Точно лицо святой. Да, она это и есть на самом деле.

Клеопатра Михайловна трогает меня своей сердечностью, она так заботливо расспрашивает меня и даже целует. Андрей Карлович приветливо кивает своим арбузиком.

- Ну, ну, это хорошо, что вы как раз вовремя выздоровели: мы успеем вас поспрашивать и выставить вам годовую отметку. Можете отвечать на этой неделе? Да можете, конечно, можете, я уверен. Ну, a с чего же вы начать хотите? Чего меньше всего боитесь? Хотите с немецкого? Вот и прекрасно.

На следующий день я отвечаю немецкий, который знаю, действительно, назубок. Грамматику, что прошли без меня (a учебника y нас нет), просматриваю по запискам, уцелевшим y Наташи Скипетровой.

- Вот мы сейчас посмотрим, кто в классе лучше всех знает немецкую грамматику и литературу, - заявляет Андрей Карлович. - Я буду задавать вопросы FrДulein Starobelsky, и кто скорее ее найдет ответ, пусть поднимает руку.

Весь класс в напряженном внимании, это своего рода конкурс. Меня берет страшный задор: никому, никому не дать ответить раньше себя. Один вопрос, другой, третий. Я даю ответ раньше, чем Андрей Карлович договаривает фразу, и сейчас же привожу подтверждающий пример. Вопросы сыплются безостановочно, но в ответах нет ни секунды задержки. Ни одна рука не успевает подняться, как ответ мной дан. Андрей Карлович сияет; y меня от волнения заледенели руки, разгорелись щеки.

- Na, das heisst wissen! (Это называется знать!) - восклицает он. - Gut, sehr gut, perfekt! (Хорошо, очень хорошо, прекрасно!) - и его толстенький, коротенький карасик делает совершенно неприсущее ему дело: в моей годовой графе красуется низенькое, черное, плотное двенадцать.

Танька Грачева не выдерживает.

- Еще бы, y нее есть такие великолепные заметки, - протестует она.

Но Андрей Карлович перебивает ее.

- У нее есть… вот тут и очень много, - ударяет он коротышкой-рукой по своему большому выпуклому лбу.

Теперь я стала знаменитостью, на меня показывают пальцами.

- Видишь, y этой ученицы двенадцать y Андрея Карловича.

- Ну-у?! - удивленно тянется в ответ, и любопытные очи впиваются в мою, сделавшуюся исторической, физиономию.

Да, это случай, еще не записанный в гимназической летописи. Рада я страшно.

По всем остальным предметам тоже двенадцатей нахватала; благодаря немецкому через Зернову перескочила: y меня круглое двенадцать, a y нее одиннадцать за немецкий. Я преисполнена уважения к самой себе, и мой нос выражает явное стремление к высотам небесных светил, душа же моя готова расцеловать кругленькую босенькую головку дорогого Андрея Карловича.

Почти сейчас же вслед за этим начались экзамены, сперва письменные, потом и устные по всем предметам. Чудное время! Тревожно-радостное, вечно приподнятое настроение, все время ждешь чего-то, и все кругом тоже ждут и чему-то радуются.

Бедная Вера, но как ужасно отражаются на ней экзамены: лицо y нее сделалось прозрачно-бледное, ни кровинки, глаза стали еще больше и такие туманные, под ними легли широкие черные тени. Теперь y нее лицо христианской мученицы, исстрадавшееся и печальное. Напролет просиживала она все ночи, правда, зато на экзамене ниже двенадцати y нее отметки нет, но, Боже, какой дорогой ценой покупает она это! Отчего не могу я отдать ей частичку своего несокрушимого здоровья, немножко и памяти своей, чтобы ей, бедненькой, не просиживать столько тяжелых часов? Вот я какую болезнь проделала, и ничего, как с гуся вода, a она-то, она, несчастная!

К нам с ней в гимназии все чрезвычайно мило относятся. Клеопатра Михайловна страшно о нас заботится, a Андрей Карлович на каждом экзамене сейчас же говорит преподавателю:

- Мы прежде всего вызовем госпожу Смирнову и госпожу Старобельскую, они такие слабенькие.