Вера Новицкая - Первые грезы

Первое отделение - декламация и пение, второе - сценка из Островского и шествие гномов. Занавес взвивается. Поют, конечно, «Боже Царя храни». Затем в русских костюмах трое малышей изображают «Демьянову уху». У Демьяна и Фоки подвязаны окладистые, рыжеватые бороды, на головах парики в скобку; бабенка в сарафане и повойнике; все они уморительны и читают бесподобно. Публика в восторге, просит повторить. Дмитрию Николаевичу тоже, видимо, нравится: я вижу, он смеется, и лицо y него веселое. Следующий номер - Люба, которая тепло и просто читает «Стрелочника» и заслуживает громкие рукоплескания. Потом поют. Затем опять два очаровательных малыша - «Стрекоза и Муравей»; особенно хороша стрекоза, тоненькая, грациозная, с вьющимися, золотыми волосиками и прозрачными, блестящими крылышками. Их тоже заставляют повторить. Опять поют и, наконец, - о ужас! - я…

Выхожу, кланяюсь. В первую минуту вся зала, все присутствующие сливаются y меня в глазах; я никого не различаю и боюсь даже увидеть отдельные, знакомые лица; сердце быстро-быстро бьется и, кажется, не хватает воздуху. Я глубоко вздыхаю, перевожу дух и начинаю:

Вечер тихий баюкал природу,

Лишь по темному, синему своду

Плыли звезды блестящей толпой.

Разубравшись, притихли сады,

Серебристое лоно воды.

Беспорочна, светла и чиста,

Родилася малютка-Мечта.

И от Месяца мягких лучей,

С идеальной красою очей.

Про людей ей отец говорил,

Ветер жалобы ввысь доносил.

И страдания их утешать,

Благотворные сны навевать,

Научить постигать красоту,

Месяц ясный послал к нам Мечту.

Словно горе людское стыдится

Чтоб тоской иль слезами излиться,

Ждет безмолвия лунных ночей.

Дум никто и ничто не спугнет,

И Мечта к нему тихо впорхнет.

Душу, сердце и ум озарит,

Путь светлей, снова счастье манит!

И в счастливый семейный очаг

Озарит и холодный чердак.

Незаметно она проскользнет:

Вдохновенный смычок запоет.

Ярко вспыхнув, она промелькнет

Пламень веры в сердцах их зажжет.

Много горьких забыто минут,

Жизнь иные порой отдадут.

Грезой чистой великий мыслитель

A суровый, жестокий гонитель

Их на муки и смерть посылал.

И за веру в Страдальца-Христа,

Злые пытки смыкали уста.

Ужасалася роли своей,

Погибающей массы людей.

И слезинки текли по лицу

И малютка спешила к отцу.

Где невольной причиной она,

Состраданьем горячим полна,

Но старик с убежденьем ответил:

Умирать - им покажется светел

Миг последний прощанья с землей.

Хоть минуты забвенья давай,

Яркой молнией мрак освещай.

Жертвой светлой и чудной мечты,

Солнце Правды, Любви, Красоты».

Прояснились малютки черты,

Она шлет в мир тревог, суеты,

Теплой лаской своей согревать,

Мрачный жизненный путь освещать.

Вначале голос y меня дрожал, в груди сдавливало дыхание, я боялась, что совсем остановлюсь, но это продолжалось лишь на первых строках. Мало-помалу, сердце перестало бить тревогу, голос зазвучал сильно, я сама почувствовала, что говорю хорошо. В зале так тихо-тихо, все сосредоточенно слушают; это сознание еще больше приподнимает меня. Набравшись храбрости, я дерзаю даже разглядывать ближайшие лица. Вот милый Андрей Карлович; он доволен, это сразу видно. Синие, красные и черные (штатские) - генералы и не генералы тоже одобрительно смотрят. Но меня больше всего интересует происходящее y ближайшей правой двери. Дмитрий Николаевич по-прежнему стоит на своем месте и внимательно, не отводя глаз, смотрит на меня. Лицо y него такое хорошее-хорошее. На одну секунду глаза наши встретились, и от его светлого, ласкового взгляда вдруг так радостно сделалось y меня на сердце. Я чувствовала, как голос мой становился глубже, звонче; я вкладывала всю свою душу в это стихотворение, хотелось как можно лучше прочитать, чтобы понравилось ему, Дмитрию Николаевичу, чтобы услышать похвалу от него, увидеть его улыбку.

Я кончаю. Громко, дружно, как один человек, хлопает вся зала. Мне страшно хорошо, весело так, все сияет во мне. Я кланяюсь еще, еще и еще. Но вот Андрей Карлович делает мне призывный жест; я поспешно спускаюсь к нему с эстрады. Он не один, рядом с ним высокий, красивый, синий - наш учебный - генерал, как оказалось, попечитель; около них еще несколько превосходительств, разных цветов.

- FrДulein Starobelsky! его превосходительство желает познакомиться с вами.

Я, удивленная, вероятно, с очень глупым видом, делаю глубокий реверанс. Но тут совершается нечто, пожалуй еще невнесенное в летописи гимназии: с приветливой улыбкой попечитель протягивает мне руку: