Юрий Маслов - Уходите и возвращайтесь

— Но разве Мазур трюкач? Бойцов ухарь, который летает только во имя риска, на потеху зрителей? Аудитории у них не было. Единственным очевидцем их мастерства оказались вы. Да и то случайно.

— Если я вас правильно понял, вы против наказания? — проговорил Малышев.

— Я не против наказания, наказание — это тоже воспитательная работа. Я — против исключения. Иногда легче отмахнуться от беспокойного человека, чем дать ему совет, где нужно — поддержать, когда нужно — предупредить. Мазур и Бойцов выдержали испытание на прочность, доказали, что современная техника им по плечу, и я предлагаю дать ребятам возможность исправиться. Думаю, они это поймут и оценят лучше, чем исключение.

— Ну и какую меру наказания вы предлагаете? — спросил Малинин.

— Самое страшное наказание для них — отстранить от полетов.

— Они уже наказаны, товарищ генерал, — вставил Левин. — Восьмые сутки сидят.

— Сидят? — удивился Малинин.

— Сидят, — нахмурился Малышев. — Пятнадцать строгого.

— Это меняет дело, — сказал Малинин. — Два раза наказывать за одно и то же — плохой тон. — Он задумался, затем повернулся к Баранову и сказал: — Когда отсидят, зайдите вместе с ними ко мне. Нам есть о чем поговорить…

Был вечер. Сережка, который уже смирился с положением заключенного и репутацией воздушного хулигана, преспокойно спал в своем углу. «Не тревожь тревоги свои, и тревоги оставят тебя», — сказал он беспокойно шагавшему из угла в угол Никите. И заснул. Мгновенно. Он вообще любил поспать. И теперь, когда представилась такая возможность; храпел чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Никита ему искренне завидовал. И он был бы не прочь таким образом скоротать время: проснуться, выбить на нарах зарубку — еще один день прошел — и снова на боковую. Но у него ничего не выходило. Как только он закрывал глаза, на душе становилось так тягостно и тоскливо, что он моментально вскакивал и с яростью попавшейся в капкан дикой кошки принимался мерить тяжелыми шагами комнату. Алик возник в проеме двери, как привидение.

— Не спишь? — спросил он тихо.

— Как видишь… — Никита горько улыбнулся, ожидая, что и Алик улыбнется ему в ответ. Но друг остался серьезен. Его это озаботило и насторожило. — Сдала она экзамен?

— Пятерка, — кивнул Алик.

— Ты ей рассказал?

— Понимаешь, старик… — Алик вдруг замялся. — Я решил ее не расстраивать.

— То есть как это… решил? Она же еще больше волноваться будет!

Алик отвел в сторону глаза и жалко улыбнулся:

— В общем, я не мог.

Никита рванул Алика за гимнастерку.

— Что с ней? — И голос его был так глух и безжалостен, что Алик не выдержал, нарушил данное Славке слово молчать.

— Нога сломалась, — сжавшись, пролепетал он.

— Нога?!

— Да не ее, самолетная…

Никита молча опустился на нары. Он почувствовал такую усталость, какую не испытывал после самых жестоких перегрузок, когда земля вздыбливается, поворачивается вокруг своей оси и все сливается в неудержимом вращении. У него защипало кончики пальцев, точно он отморозил руки. Никита поежился и только тут услышал страшно далекий, приглушенный расстоянием голос:

— Да ты не волнуйся, ну, побилась слегка… С кем не бывает? Отделалась одними царапинами…

— Где она?

— В больнице.

— В какой?

— В первой.

— Отделение?

— Хирургическое.

— Снимай ремень! Алик молча подчинился.

— И сиди здесь. Я вернусь. Скоро. До смены караула. — Никита опрометью бросился за дверь.

Курсант его даже не окликнул. Он, видимо, принял его за Черепкова и, довольный тем, что это непредвиденное свидание так быстро и благополучно закончилось и ему не нагорит, осторожно задвинул засов.

Сережка продрал глаза и недоуменно посмотрел на понурую фигуру Алика.

— А тебя за что?

— Понимаешь… — Алик развел руками.

— Кажется, понимаю. — Сережка вытащил из тайничка под окном сигарету и закурил. — Как дело было?

Алик рассказал.

— Да-а… — протянул Сережка, когда Алик поведал о случившемся. — Закон бутерброда знаешь? Падает всегда маслом вниз. Так вот, если Никиту вытурят из училища, это будет на твоей совести. Запомни. И объясни все Славке. Он что-нибудь придумает.

Алик нервно потер подбородком плечо и, нахмурясь, бросил на друга вопросительный взгляд.

— У него, не в пример некоторым, голова на плечах, а не кочан капусты, — пояснил Сережка.

Никита, держась в тени деревьев и стараясь никому не попадаться на глаза, пробрался к общежитию аэродромного персонала. Ему до зарезу требовался Леха Безуглов. Только он мог его выручить в данной ситуации. Во-первых, Леха был не трепло и на все курсантские выходки смотрел сквозь пальцы, а во-вторых, у него был мотоцикл, мощный «Юпитер», которым и решил воспользоваться Никита.

У Лехи было хорошее настроение. Он по случаю воскресного дня сходил в баню, крепко попарился и сейчас разгоряченный сидел за столом в майке и ужинал.

— Здравствуй, — сказал Никита, входя в комнату.

— Здорово, если не шутишь. Садись, чайку попьем. Варенье домашнее.

— Я к тебе по делу.

— Выпей, тогда и поговорим. — Леха невозмутимо улыбнулся. — Хорошее варенье.

— Некогда, Леха, — взмолился Никита. — Выручи, век благодарен буду.

— Сколько тебе? — Леха полез в карман за бумажником.

— Да не денег мне, мотоцикл. Часа на полтора. Безмятежные Лехины глаза недоуменно расширились, и он вдруг сказал:

— А тебя ж посадили.

— Леха, нужно, — чуть не взвыл Никита. — Беда у меня!

Леха достал из брюк ключи и бросил на стол.

— В сарае. Только не разбей.

Никита гнал мотоцикл, словно самолет на взлет. Придорожные деревья, телеграфные столбы мелькали призрачными видениями, все летело в стремительную белую мглу, рассекаемую резким, судорожным от рывков машины, узким лучом света фары. На колдобинах и ухабах мотоцикл подбрасывало и заносило. Никита, чтобы не вылететь из седла, всем корпусом подавался вперед, чуть притормаживал и снова до отказа выжимал газ. «Скорее, — торопил он сам себя. — Я должен ее увидеть». Немедленно, сию секунду». Его подхлестывали боль и нежность к любимой, страх и неверие в россказни Алика. Царапины, ушибы! Он-то летчик, его не проведешь, он знает, что такое самолетная авария!»

После грохота и рева мотоциклетного двигателя тишина больничных покоев показалась Никите нереальной и неправдоподобной.

— Мне необходимо увидеть Жихареву, — сказал он в приемной.

Медсестра устало подняла голову и осмотрела его долгим подозрительным взглядом. Ее, очевидно, смутил вид Никиты: заляпанные грязью гимнастерка и сапоги, мокрое от пота, осунувшееся лицо и лихорадочно блестевшие, расширенные зрачки.

— А вы ей, собственно, кто? — спросила она озадаченно и взглянула на часы. — У нас прием до восьми, а сейчас…