Альберт Лиханов - Чистые камушки

Ему казалось – это лучшая маскировка. Но если он старательно глядел в учебник, мама его всегда спрашивала:

– По какому?

И приходилось говорить.

– Ну, – сказала мама, бренча кастрюлями, – повторяй вслух. Как на уроке. А я буду за учительницу. Так что не надейся…

Ссориться с мамой не хотелось: скоро должен вернуться отец – вдруг она ему расскажет?

Михаська встал из-за стола, как на настоящем уроке.

– Суффикс, – начал он, – это часть слова…

Правило он знал, теперь надо было примеры.

– Например, коза – козочка, – сказал он. – Книга – книжечка. – Опять их не хватало, этих примеров! Михаська решил фантазировать. – Двойка – двоечка, – сказал он. (Мама чуть улыбнулась у плиты.) – Двойка – двоечка, – повторил Михаська. – Мама – мамочка…

Мама засмеялась.

– Ладно, ладно, – сказала она, – не подлизывайся, не скажу…

В дверь стукнули, и Катька вызвала Михаську в коридор. Она отвела его в уголок и протянула красного сладкого петушка на палочке. Он видел сегодня таких на базаре. Какая-то толстая тетка держала в руках поллитровую банку, набитую петушками. Петушки высовывались из банки, их было много, и банка походила на удивительный сладкий цветок.

– На, Михасик, – сказала Катька. – Только очень тебя прошу, не говори никому.

Катькины глаза и вся ее фигура, тонкая, худая, просили Михаську не говорить никому, что он видел ее на рынке торгующей квасом.

– Вот еще!.. – сказал Михаська. – Что я, доносчик? А петуха отдай Лизе.

Катька хотела было силой сунуть Михаське петуха, но он так посмотрел на нее, что она сразу же пошла к себе.

– Спасибо, Михасик, – сказала она.

– Вот еще!.. – ответил Михаська, и ему стало жалко Катю.

На другой день Нина Петровна так и не спросила Михаську, хотя он встретил ее в коридоре и очень-очень просил вызвать его. Только в конце урока она, глядя в журнал, буркнула:

– Михайлов, если хочешь исправить двойку, останься после уроков.

Михаська остался. Он сидел в пустом классе, еще раз листая учебник. Ох и вредная эта Русалка! Сейчас будет гонять по всей книге, глядеть в сторону и вздыхать. А потом поставит тройку: мол, и это хорошо, скажи спасибо, что я добрая – видишь, сжалилась над тобой.

Дверь открылась, и он встал, не глядя на Нину Петровну, когда повернулся – рассмеялся. Это была не учительница, а бабушка Ивановна с ведрами. Рядом с ней стояла маленькая Лиза.

– После уроков оставили? – спросила бабушка.

– Ага, – ответил Михаська. – Вот двойку получил.

– Поди-ка у Нины Петровны? – сказала Ивановна. Михаська кивнул. – Да-а… – вздохнула Ивановна. – Сердце у нее тяжелое. Известное дело, не мать.

Лиза закатала рукава, смочила тряпку в ведре и стала вытирать парты. Она раскраснелась, волосы падали ей на глаза, и Лиза смешно дула на них, оттопыривая нижнюю губу. Ивановна шваброй терла пол, и голова ее вздрагивала, будто от испуга.

Обе работали молча, сосредоточенно, Только бабушка Ивановна иногда останавливалась, вытирала тыльной стороной ладони пот со лба и тут же снова бралась за швабру.

Михаську вдруг будто подхлестнул кто-то. Он даже покраснел. Вот маленькая Лиза и бабушка работают, а он сидит рядом с ними и листает свою книжку. Михаська закатал рукава, силком отобрал у Ивановны швабру и стал тереть ею пол. Но что-то у него плохо выходило с этой шваброй, и тогда он взял тряпку и стал мыть пол руками.

– Михасик, перестань, перестань! Михасик… – говорила бабушка, но он не переставал, и у него это здорово быстро выходило.

Потом они перешли в другой класс, и Михаська снова мыл там пол и ругался, что ребята так много сорят и оставляют после себя столько грязи. Он находил на полу ржавые перышки, стружку от карандаша, а в одном месте чуть не напоролся на иголку.

Они кончили, когда стало уже темнеть, и Михаська спохватился, что его ждет Нина Петровна. Он скатился по лестнице и заглянул в учительскую. Нина Петровна уже ушла, и Михаська пошел наверх за сумкой.

– Только не говори бабушке, – сказала ему Лиза. – Она расстроится.

С нижнего этажа пришла Ивановна.

– Золотой ты мальчик, Михасик, – сказала она, собираясь. – Смотри-ка, вдвое быстрей управились.

Лиза принесла большой кулек. В нем были корочки от черного хлеба, огрызки, даже попадались целые куски. Ивановна стала складывать их в сумку, тихо приговаривая, будто сама себе:

– Ну вот и хорошо… Хорошие корочки.

– Зачем это? – спросил Михасик.

– Для кваса, Михасик, для кваса, – сказала Ивановна. – Мы из этих корочек квасок варим и продаем. Выручает нас маленько квасок, да не больно-то…

Михаська вспомнил Катьку с бутылью, с корзиной, торгующую квасом на рынке, вспомнил петушка, которого она принесла, и ему стало смертельно стыдно за то, что Катька увидела его тогда. Ведь мог бы он пройти мимо, не лезть к ней да еще и пить квас, будто говорить: «А я тебя видел!»

Теперь, выучив уроки, Михаська часто приходил к бабушке Ивановне, к Лизе и Катьке, и вся жизнь маленькой семьи была у него как на ладони.

Он помнил Катину и Лизину мать, ее высокий рост, белое лицо, удивительное белое, будто в муке, да еще зеленое пальто, перешитое из шинели.

Все несчастья свалились на Ивановну и девчонок сразу, без всякой пощады.

Перед войной Катька и Лиза жили с матерью у отца, на границе. Он был военный. Когда началась война, он сразу же отправил семью к Ивановне. Поезд с беженцами шел долго; и, когда Катька с Лизой и матерью приехали наконец, Ивановна показала им похоронную.

Немного оправившись от горя, мать устроилась на работу. Эвакуированных в то время приезжало много – каждый день не по одному эшелону; найти работу оказалось трудно, и она нанялась на хлебозавод развозить по магазинам деревянную тележку с хлебом. Было на заводе одно преимущество – иногда можно выпросить у работниц пекарного цеха кусок хлеба, а то и целых полбуханки. Это строго каралось. Если кого-нибудь из рабочих хлебозавода охранники задерживали с хлебом, его немедленно отдавали под суд, но есть было нечего, Катька и Лиза голодали, а их мама рисковала.

Тележка, которую она возила, налегая грудью на деревянную перекладину, была не очень уж и большая, и здоровому да сытому человеку катать ее вовсе не трудно. Но мать их после смерти отца постоянно болела, недоедала да еще и вставала посреди ночи, часа в три, потому что к этому времени хлебозавод давал выпечку и приходилось стоять в очереди вместе с такими же худыми и бледными женщинами в белых халатах, с такими же, как у нее, деревянными тележками, чтобы нагрузить хлеб и везти по магазинам.

Бывали у мамы несчастья, потому что иногда она не успевала сосчитать буханки, которые ей выдавали, и случалось, что хлеба не хватало. Это было, правда, редко, но если не хватает одной буханки, это значит, плати рублей триста за нее на рынке. А откуда у них такие деньги?