Леонид Вайсберг - Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю

Многие из наших туристов восхищались таким обслуживанием, вздыхали, что в этом мы еще отстаем от Запада. А я об этом так думаю: не от сердца такая любезность у венских продавцов и торговцев идет. Интерес у них ясный — не упустить покупателя. А любезничать в Вене проще простого. Магазины пустуют, времени хоть отбавляй. Вот они и расшаркиваются.

Видел я в Вене молодых людей. Сразу вспомнил Вовку из десятого класса нашей школы. Фамилии его называть не стану. Он и без того поймет, что про него говорю. Так этот Вовка — наш главный стиляга. Когда Вовку ругают за безобразную одежду на комсомольских собраниях, он отговаривается, что «вся Вена так одевается. А Вена, как известно, законодатель европейских мод».

Врет он все, этот Вовка. В Вене не носят галстуков с пальмами и обезьянами, брюк в обтяжку с «молниями», пиджаков с отворотами во всю грудь. Одеты здесь скромно, не броско. Конечно, у одних костюм сшит из дорогого материала, а у других — из копеечного…

Еще нам показали знаменитый монастырь Хайлигенкрейц. Это километрах в двадцати от Вены. Дорога вьется туда среди отрогов Альп. За окном автобуса то и дело проплывают рыцарские замки. С высокими башнями и остроконечными крышами. Вот бы попасть сюда лет четыреста-пятьсот назад! Тоже на бронированном коне. Со щитом и в латах. И сразиться с каким-нибудь бароном. Сейчас в замках — гостиницы и пансионаты для туристов.

Я так толком и не понял, чем все же знаменит монастырь Хайлигенкрейц. Живут здесь триста монахов. Видел я их. Сытые, краснощекие. Ряса черная, с кремовыми вставками. Монастырь очень богат. Ему принадлежат вокруг огромные земельные угодья. Гид говорила, что в монастыре хранится часть святого креста, на котором распяли Иисуса Христа.

Удивительное дело — этой поповской сказке верят тысячи австрийцев. Да у нас бы любой первоклассник разобрался в обмане! Но мне кажется, что на самом деле австрийцы приезжают сюда только для того, чтобы попить монастырского вина. Его считают чуть ли не лучшим в Австрии.

Ясно, что монахи не зря здесь виноград разводят. Это тоже реклама. Значит, бог и тот рекламируется.

…«Амур» покидал Вену в воскресный день. Часа за два до отхода теплохода на берегу появился Франц. На курточке у него сверкал пионерский значок, который я подарил ему в первый день знакомства. Я ничего не сказал Францу на этот счет. Лишь крепко пожал руку.

Франц притащил мне кучу значков. Чтобы собрать их, он обегал всех своих знакомых. Я, конечно, не остался в долгу. И сейчас мне очень приятно думать, что у многих мальчишек и девчонок Вены есть советские значки. Пусть носят назло буржуям! Один значок — со звездочкой и Кремлем — я передал специально для Эльзы. Наказал Францу отдать его миллионерской дочке только в том случае, если она даст честное-пречестное слово нацепить значок, идя на какой-нибудь бал.

— А вообще ты с этой фифочкой не водись, — посоветовал я Францу. — Она для нас все равно, что с Марса.

— Почему с Марса?

— Ну, я хотел сказать, что совсем она чужая…

— Правильно, — немного подумав, ответил Франц и почему-то вздохнул. Наверное, влюблен он в эту самую Эльзу. Бедняга! Но я не стал распространяться.

На набережной было довольно много народу. Подходили целыми семьями и подолгу рассматривали наш «Амур», на трубе которого сверкали медью серп и молот, а на кормовом флагштоке гордо развевалось красное знамя.

К нам с Францем обратилась женщина лет пятидесяти. Обратилась по-русски. Говорила правильно, но с акцентом.

— Вы, мальчики, с этого парохода?

Франц указал ей на меня. С минуту она смотрела мне прямо в глаза. Потом вдруг обняла. Я вырвался. Не люблю, когда меня обнимают. Глянул на женщину, а у нее все лицо в слезах. Что такое?

— Русская я… Из Тамбова, — печально проговорила женщина. — С 1918 года в Вене. Родители бежали от большевиков… Так и выросла на чужбине… Домой хочу…

Жалко мне ее стало.

— А вы приезжайте. Народ у нас добрый. Справедливый народ. Честное пионерское, примет!

— Поздно… Теперь поздно… — опустила она голову. — Мальчик, ты знаешь, что такое ностальгия?

— Нет.

— Это очень тяжелая болезнь. Тоска по родине… Страшная тоска. Прошу тебя: поклонись родной земле от Натальи Самсоновой. Поклонись!

Она круто повернулась и пошла прочь от Дуная. Вот как оно бывает… Мне хотелось догнать женщину и еще раз сказать ей, что вернуться на родину никогда не поздно. Никогда! Но в этот момент раздался гудок «Амура». Нужно было идти на теплоход.

— До свидания, Франц!

— Прощай, Павлик!

Мой венский друг вскинул руку в салюте. Не опускал ее до тех пор, пока «Амур» не скрылся за поворотом. Я отвечал Францу с верхней палубы…

Вечером мне пришла в голову идея, о которой папа до сих пор не может вспоминать спокойно. А я, честно говоря, вспоминаю с удовольствием, хотя все обернулось не так, как было задумано.

А случилось все так. Перед сном я решил искупаться в нашем фонтане-бассейне. Туристы разошлись уже по каютам, и на корме было пусто. Теплоход медленно полз вниз по Дунаю. С мостика то и дело раздавалась команда делать промеры. За последние дни поды в реке стало еще меньше, и «Амур» частенько царапал грунт днищем. Вести теплоход стало совсем трудно. Поэтому капитан ни на минуту не покидал мостика. Я несколько раз заглядывал в рубку, но он словно и не замечал меня.

Словом, делать мне было нечего, и я до захода солнца загорал на верхней палубе. Загорал и думал о женщине, которая подходила к нам с Францем.

А что, если бы со мной случилось такое? При одной мысли об этом мне стало страшно. Чужой мир, чужая, перевернутая вверх ногами жизнь… Нет, лучше уж, как сказал Франц, сразу умереть… Надо будет написать ему, чтобы разыскал эту женщину и уговорил возвратиться на родину. Тогда ее болезнь пройдет без всяких лекарств…

Как я уже говорил, в этот вечер на корме теплохода было пусто. Но искупаться мне так и не удалось. Теплоход сел на мель. Ревели двигатели, давая судну передний и задний ход, но «Амур» не трогался с места. Я понял, что засели мы крепко. Двигатели смолкли, с ходового мостика не доносилось ни звука.

Тут-то и решил я окунуться в самом Дунае. Раздобыл веревку, привязал ее к стойке перил, опоясывающих теплоход, и спрыгнул за борт. Почти у самой кормы. Одной рукой держусь за веревку, другой — подгребаю. Вода теплая, ласковая. Кругом темень. Огни светятся только на теплоходе.

Не знаю, сколько прошло времени. Может минута, а может и пять… Но рядом вдруг взревели двигатели. Мощная струя воды отбросила меня в сторону с такой силой, что я выпустил из рук веревку. Я заорал во всю мочь. Еще! Еще! Но никто не слышал меня за шумом двигателей. И, о ужас, теплоход двинулся вперед! Он снялся с мели! Вот уже между нами широкая полоса воды. С каждой секундой она становилась шире.