Галина Гордиенко - Назови меня полным именем

Таисия осторожно подула на незабудки, нежные лепестки затрепетали, девушка улыбнулась и вернула шляпу на место.

Жаль, сама она некрасива! Была бы как Ксюха — другое дело, а так…

Таисия посмотрела на градусник за окном и вытащила из шкафа брючный костюм. Подумав, достала и простенькую льняную шляпу с широкими полями: как раз для нее — ничего особенного, взгляда чужого не привлечет, зато лицо надежно спрячет.

Девушка оделась и неохотно посмотрела в зеркало — да‑а‑а, вот уж моль серая! То ли мальчишка, то ли девчонка, не понять.

И волосы противные — тонкие, непослушные, лицо вечно как паутиной обметано. Ни подстричь толком, ни в прическу уложить, у всех мастеров руки опускаются, в хорошую парикмахерскую лучше не заходить.

С тех пор как баба Поля умерла, Таисия большей частью сама стриглась — в принципе ничего сложного. Главное — челку оставить подлинней, чтобы брови прикрывала, а остальные волосы аккуратно подравнять ножницами, тут длина не важна, это по настроению.

Таисия убрала под шляпу все пряди до единой и угрюмо хмыкнула: мисс Никто. Нечто непонятное, среднего пола, впрочем, скорее девушка, чем парень. Все‑таки шляпа женская и, если как следует присмотреться, заметны кое‑какие округлости фигуры.

Или она себе льстит?

Таисия неторопливо пила кофе с молоком — она терпеть не могла черный, он казался горьким — и перебирала кандидатуры знакомых на роковую роль разбивательницы сердец.

Вернее, одного сердца, к чему ей многие? Пристроить бы Федора Федоровича!

К сожалению, список оказался коротким. Слишком коротким. Он состоял всего из одной фамилии — Эмих. Обладательницу немецкой фамилии звали Эльвирой, Элей, чаще — Элькой.

Элька Эмих тоже работала в их небольшой фирме, только не банальным экономистом, как Таисия, а секретарем‑референтом.

На самом деле Элькина должность называлась волнующе заманчиво — «вице‑директор», но это были лишь слова. Просто запись в трудовой книжке.

По сути, Элька сидела на телефонах. Принимала и отправляла по электронной почте письма, получала факсы, напоминала шефу о важных встречах, впускала в святая святых посетителей и изредка — когда Любочка Пономаренко болела или была в отпуске — подавала гостям чай, кофе, минеральную воду, так что — обычный секретарь.

Нет, секретарша!

И не совсем обычная. В Эльке Эмих вообще не было ничего обычного. Если уж честно, она была странная. И красавица редкостная. Не стандартная куколка со страниц какого‑нибудь глянцевого журнала, а…

Таисия поморщилась, но подходящих слов не подобрала. И печально подумала, что она‑то Эльку знает отлично — ее все в фирме знают, — а вот помнит ли сама Элька в лицо одного из трех экономистов?

Вряд ли.

Таисия и сама бы себя не запомнила, жалкое зрелище, даже не жалкое — никакое, чего уж тут помнить…

Теперь бы понять, как с Элькой договориться.

Или познакомить ее с Федором Федоровичем — якобы случайно? Он Эльке понравится, он просто не может не нравиться, и она…

А если Элька не обратит на него внимания?!

Нет, рисковать нельзя.

Федор Федорович, конечно, высокий, красивый, его трудно не заметить, перед ним даже трудно устоять!

Сколько раз девчонки уговаривали познакомить с ним, еще в школе просили, и в институте тоже, жаль, Федор Федорович — бревно настоящее, ничем не пробьешь…

Но перед Эмих он не устоит, Таисия не сомневалась.

Обязательно влюбится!

Вот только… как бы все это организовать и остаться в стороне?

На взгляд Таисии, остальные знакомые девицы и девушки, женщины и дамы для обольщения Федора Федоровича подходили мало. Если вообще подходили.

Дело было даже не во внешности. «Вот уж враки, — одернула себя Таисия, — в ней тоже!» Симпатичных, миленьких и просто красивых в фирме работало достаточно. Просто… в них не хватало чего‑то главного, стержня какого‑то, что ли?

Вроде бы все при них, а не запоминаются. Лица какие‑то… однотипные. Глазки, носики, губки, скулы, реснички, бровки — все подкрашено, все одинаково ярко, кукольно правильно и… скучно. Увидел одну, считай, увидел всех. И гримаски похожи, хихиканья кокетливые, речи — о сериалах, тряпках, косметике, журналах женских, диетах, специальных упражнениях для талии, сплетни о «бомонде», о парнях, о сексе, разговоры о маленьких женских тайнах…

Федор Федорович подобное не терпел!

Он о Ксюшиных подружках говорил — клонированные. Мол, пока наивные ученые работали над несчастной овечкой Долли, его сестрица давным‑давно освоила эту сложнейшую операцию — иначе с чего бы все Ксюшины подружки были словно из одного ларца?

Федор Федорович со смехом уворачивался от крепких кулачков возмущенной младшей сестры. И ничуть не обижался на ее крики о том, что большинство мужчин еще примитивнее. Их ничто в жизни не интересует — лишь бы пива нажраться после работы да перед телевизором впасть в спячку. По театрам, музеям и магазинам одни женщины ходят, детей они же воспитывают, а мужики… мужики… да они перевелись вовсе!

Таисия в ее страстные монологи не встревала. Она не знала, что сказать, даже когда Ксюха обращалась за поддержкой.

Слишком ничтожен был ее собственный жизненный опыт. Не знала Таисия никаких мужчин в своей жизни, кроме папы и Федора Федоровича, остальных видела на улицах, в школе или институте — и опасливо сторонилась. Впрочем, они тоже не обращали на Таисию внимания, так что все было взаимно.

В обожаемых ею книгах пустышки не описывались, герои всегда оказывались значительными, отрицательные или положительные, мужчины или женщины — не важно.

И баба Поля всегда говорила, что совсем никчемных людей не должно быть на белом свете, ведь они — прямое оскорбление Всевышнему, подарившему человеку жизнь.

Баба Поля по‑детски верила, что зачатие младенца еще большая тайна, чем принято думать. Это как зарождение отдельной Вселенной. А яйцеклетка со сперматозоидом — жалкие клочки человеческой плоти, мгновенно распадающейся, не вдохни Господь в эту хрупкую конструкцию искорку души в момент зачатия.

Именно искорку от собственного неугасимого пламени дарит ОН, и именно она дает людям право гордиться тем, что созданы они по образу и подобию Божьему.

Жаль, не каждая искра рождала пламя. Пороки, из которых баба Поля считала главными леность, равнодушие и неумение, нежелание любить ближнего, надежно перекрывали кислород огню, убивали душу вернее, чем смерть, ибо она — лишь начало пути.

Таисия невольно поежилась. Ей всегда становилось не по себе, когда она вспоминала неспешные, тягучие речи нянюшки, — собственное несовершенство смущало и тяготило.

Таисия сердилась и на себя, и на бабу Полю с ее сложными, несовременными взглядами на все на свете, но забыть наставлений няни не могла.