Валентина Чаплина - Голубая ниточка на карте

Девушка-гид говорит:

— Посмотрите, может, это не тополя стоят, а солдаты Сталинграда? Стоят навек. Стоят насмерть. Смотрите, как они крепко прижались плечом к плечу. Не пройти врагу через их сомкнутый строй.

И правда, так плотно стоят, даже листья перепутались. Чей листок? Этого тополя или соседа?

Так вот почему замерло сердце: Шур представил, что это солдаты в зелёных одеждах.

А группа опять ушла вперёд. Догонять надо. Снова кругом чужие. Сколько людей. А вон пожилая женщина плачет. Ещё только тополя, а она уже плачет.

— Дружок, ты где пропадаешь? — беспокоится Никита Никитич. — Не отставай от группы, здесь потеряться легко.

Он теперь уже отстал от Елены Ивановны: у неё такой надёжный защитник рядом.

«Нужно идти и всё время видеть голубые босоножки впереди, — думает Шур, — вон мелькают между сандалиями, туфлями, даже тапочками. Тогда не потеряешься».

Знакомый голос хозяйки босоножек объясняет:

— Мы идём к скульптуре «Стоять насмерть!».

Шур давно заметил её. Это она не давала ему всё время следить за голубыми босоножками. Так и тянула к себе взгляд. Только спины впереди идущих загораживали. А теперь вот она, почти рядом. Их группа остановилась.

— Эта площадь зовётся Площадью стоявших насмерть.

Вон он перед глазами, этот боец, который так тянул к себе Шура. Могучий, голый до пояса, в левой руке автомат, в правой — граната. Ног у него не видно, они как бы вросли в камень, на котором выцарапано: «Ни шагу назад». Разве можно победить такого? Сколько энергии, сколько уверенности в лице. Как упрямо сведены брови, аж складка на переносице.

Это не тоненький юноша, только что взявший оружие в руки. Нет! Это опытный, отважный воин, выросший из земли-матушки. И теперь защищает её от врагов. С такими, как он, земле нашей не должно быть страшно.

А впереди, за ним, на самой высокой точке кургана, знакомая скульптура «Родина-мать». Монумент, который Шур и все туристы разглядывали ещё с теплохода после шлюзов. В ней пятьдесят два метра, да рука двадцать, да меч двадцать девять. Восемь тысяч тонн весит. Это же представить почти невозможно.

И тут девушка-гид сказала очень интересную вещь. Оказывается, эта огромная скульптура, вся целиком, вместе с взметённым мечом скрывается вот за этим воином, стоящим насмерть.

Сначала не поверили. Но… посмотрели — действительно, вот её, огромную «Родину», уже совсем не видно за широкими развёрнутыми голыми плечами.

Это так поразило Шура, что он несколько мгновений просто не мог произнести ни слова. Ромка подлетел:

— И правда, не видно. Во здорово! И меч скрылся. Я б не поверил…

— Он заслонил её. Закрыл собой Родину.

Это сказала Фанера. Дошло даже до неё. Шур улыбнулся и положил свой букет этому воину, стоявшему насмерть. И много людей именно тут положили цветы.

Пошли дальше. А дальше были стены-руины. Посередине лестница, по которой идут люди, а справа и слева… Нет, это, наверно, невозможно описать. Надо каждому обязательно поехать туда и самому посмотреть.

Ромка и Фанера вертели головами вправо-влево, от одной стены к другой. А Шур как уставился в одно место, так и стоит. Ромка толкнул Фанеру, показал на Шура, куда он смотрит?

Каменные разрушенные стены. Но это не только стены. Это — люди. Каменные люди. Сколько их! Не сосчитать. А зачем считать? Смотри и запоминай. На всю жизнь.

Шур, не отрываясь, смотрит на солдата, огромного каменного солдата. Он спиной будто сдерживает эту стену. Она наваливается на него, а он стоит! Раскинул руки и держит! Веки прикрыты. И в груди у него — дыра! Да, да, огромных размеров чёрный провал. А он стоит! Потому что упади он, и рухнет стена. Надо стоять — и стоит! Справа от него на камнях буквы «Мы клянёмся…».

Побледневший Шур не может оторвать глаз от чёрного провала в груди. Оторвал, наконец. Посмотрел на туристов, будто их не увидел, и опять на стену. Отовсюду смотрят на него со стен герои. Живые каменные герои. В касках, в пилотках, в бескозырках, в ушанках, с открыты ми головами. Парни, девушки, мужчины… Вот танк… Стоят, лежат, целятся, стреляют — побеждают!

Вот пробитый комсомольский билет в огромной каменной руке. И в том месте, где он пробит, живая алая гвоздичка. Как капля крови. Она слегка дрожит на ветру. Это кровь горячая. Течёт… вот-вот капнет на землю с каменного билета…

Шур думает: «Кто это сказал, что камни молчат? Что не умеют говорить? Ерунда. Они же кричат! Зовут! Они любят и ненавидят! Хотя они и камни. Это человек научил их».

А сколько надписей на стенах. Вот целится боец в ушанке, а над ним: «Откуда бы фашист не выглянул, непременно увижу, а если увижу, значит, убью». Это снайпер целится, понял Шур.

За спиной Шур услышал голос Юрия Юрьевича:

— Ну, Ленок, а теперь держись, не упади. Сейчас начнётся такое знакомое нам с тобой.

Обернулся. Юрий Юрьевич крепко держит Елену Ивановну под руку. Не отпускает. И хорошо, что держит, потому что вдруг началось!

Стены-руины, действительно, заговорили. Человеческими голосами. И не только человеческими. Они заговорили ещё и военными страшными звуками. С этих стен сорвался вдруг голос самой войны. Сначала — знакомый бас Юрия Левитана. А потом — сама война. Живая, горячая, громкая! Оглушающая!

Строчили пулемёты, взрывались бомбы, ревели самолёты, стонали раненые, бухали орудия, кричали бойцы, бросаясь в атаку, стреляли зенитки, рвались мины. Вокруг притихших ошеломлённых туристов кипел ад войны.

Шуру показалось, что зашевелились стены-руины. Что каменные люди сдвинулись со своих прочных мест. Сейчас они ринутся в атаку! В бой! В страшный кровавый бой! Чтобы победить!

Юрий Юрьевич и Елена Ивановна стояли неподвижно, вцепившись руками друг в друга. Какие картины сейчас проплывали у них перед глазами? Что они видели перед собой? Что чувствовали? Шур, не знавший войны, и тот заволновался до предела. А уж им-то каково?

Не будем у них спрашивать об этом. Разве словами можно передать то, что в груди? Разве можно тот ад высказать? Пусть они ещё постоят вот так, рука в руке, ладонь в ладони.

Стены замолкли. Опять стоят тихо, неподвижно. Шур видит, как тут и там плачут пожилые люди. А эти двое — нет. Ни слезиночки. Только стоят и стоят, не двигаются. А все вокруг опять уже идут, идут, идут. К Ней. К «Родине-матери». Что же делать? Уходить? Оставить их вот так стоять среди идущих? Подошёл Никита Никитич, кивнул Шуру, чтоб шёл со всеми. Сам остался. Шур побежал догонять Ромку с Фанерой. А они всё стоят. Никита Никитич им не мешает. В сторонке, будто до них ему и дела нет. Но вот… дрогнули руки, расцепились. Юрий Юрьевич опять взял Елену Ивановну под локоть, как раньше, и так же молча, как и стояли, двинулись вперёд. Никита Никитич тоже. Они его и не видят. Нельзя сейчас говорить. Спугнёшь что-то, что в душе лежит. Пусть лежит. Все всё понимают.