Валентина Чаплина - Голубая ниточка на карте

Тиски разжались. Другой матрос, проходя мимо, ухмыльнулся.

— Какой сынок? Он в зятья метит! Ха!

Веснушчатая рука замахнулась шваброй на проходившего. Тот скрылся. У Зины Вольтовны отвисла челюсть.

— Че-го-о?

Фанера, покрасневшая с макушки до пяток, хотела убежать, но Веснушка протянул руку, и она остановилась. Стоит, закрыв красное лицо ладонями. Лбом в стенку упёрлась. (Да, да, опять в стенку. Привыкла уже.) Ей стыдно за то, что её хотели ударить прямо на глазах у Веснушки. Ей стыдно за мать. Хочется, чтобы пол под ногами провалился, и она, Фанера, очутилась бы в Волге. Но пол не проваливается, и она ещё сильней упирается лбом в стенку.

В это время влетает Ромка.

— Вы чего тут? Все ужинать кончают! Меня вас искать послали!

Зина Вольтовна, хлопая глазами на Веснушку, стала застёгивать халат.

— Никнитич, а где бааб? — Лилия за ужином подошла к столику, за которым сидел учитель.

— Ты только сейчас вспомнила о бабушке?

— Да, — простодушно ответила Лилия.

Никита Никитич всё объяснил. Лилия без удивления сказала с натянутой улыбкой:

— Этого не может быть. Вы меня разыгрываете. Только не понимаю — зачем? Моя бабушка меня не бросит.

— А ты что, одна на необитаемом острове осталась?

— Нет, конечно. Но она же знает, что я без неё не могу. Ей из-за меня папа путёвку достал.

— Очень жаль, если это правда, — сказал Никита Никитич. — Я-то думал, что ты при бабушке — помогать ей в пути, а оказывается, бабушка при тебе?

Лилия молча отошла, всё ещё не веря, что Елена Ивановна осталась в Волгограде. Но соседи по её столику подтвердили. И вообще весь теплоход уже знал об этом событии.

— А ведь она всерьёз обиделась на бабушку, — грустно сказал Никита Никитич Шуру после ужина, — нет бы порадоваться за старушку.

Шур помолчал. Потом тихо спросил:

— А может, ей страшно ночевать одной в такой каютище?

— Думал об этом, — ответил дедушка. — Меня она, конечно, не потерпит. Поищи-ка Фане… Валерию Алмазову. Может, они с матерью…

Шур помчался в девяносто девятую.

— Нет, с Магазиной Фанера ни за что, — сказал Ромка, — у них конфликт на всю оставшуюся. Фанера одна к Лильке пошла.

— И тут конфликт? — удивился Никита Никитич. — Какой конфликтный рейс у нас с вами.

— Подумаешь, платье её не заметила, — рассуждала Фанера, выскочив из люкса, где осталась злющая Лилия. — А она моё зареванное лицо заметила? Я же не обиделась. А что важнее, платье или лицо? Ну и пусть ночует одна. Задавака.

Пришлось Никите Никитичу идти и самому уговаривать Магазину, то бишь Зину Вольтовну.

— Ой, Лилечка, у вас тут холодильник, — обрадовалась Фанерина мама, смело распахивая его дверцу. — Пустой! Теперь трудности отпадают. Я думала, куда икру да красную рыбу девать, если в Астрахани попадутся?

И вот она — Астрахань.

Накануне Магазина сказала Лилии:

— Эх и спится в люксе! Я нынче рано завалюсь, завтра вставать ни свет ни заря. Прибываем в Астрахань в четыре утра. И сразу надо бежать.

— Все же магазины закрыты.

— Там главное — между магазинами! Голова! Ты, как и моя Лерка, ничего не соображаешь. Ты спи до подъёма, я тихо уйду. Запру тебя.

Теплоходное радио бодро объявило подъём. Потом сказало, что они уже в Астрахани и прочитало расписание на сегодня.

Лилия ещё с закрытыми глазами почувствовала в каюте резкий запах рыбы. Фу-у… Противно… Вставать, как всегда, не хотелось, но… надо. Не успеешь повернуться, первую смену завтракать позовут.

Как плохо без бааб. Она бы уже все безрукавные хэбэшные платья выгладила. В Астрахани жара, наверно. Но… придётся надеть нейлоновое. Его гладить не надо. Надела, вздохнула. Злость и обида на бабушку не проходила. Сидела в ней занозой. Нет, она не простит ей этого предательства.

В двери заворчал ключ, потом подала голос сама дверь, громко и досадливо хлопнув. Нет бы аккуратно её открыли и закрыли, а то всё рывком, всё с размаху.

— Ты знаешь, — будто продолжая только что прерванный разговор, заговорила Магазина, — тут на улицах прямо живую продают. Брякнут на весы, рыба бьётся хвостом, конечно, стрелка больше показывает. А он её мне поскорей с весов в корзину. И как только люди не изгаляются, чтоб своровать. А? Да не на такую напал! Я её плюх опять на весы!

Она распахнула холодильник. Рыбой запахло острее, резче: он уже был почти набит. Лилия поморщилась.

— Что, запах не ндравится? А когда солёненькую вилочкой с тарелки подцепишь, небось, ндравится?

Она так чётко и всерьёз выговаривала «ндравится», что Лилия невольно заулыбалась.

— То-то, — кивнула Магазина, приняв улыбку за согласие со своими словами.

Она страшно торопилась, выкладывая в холодильник очередную порцию.

— Слушай, ты возьми мне завтрак сухим пайком, а? Этот остынет же. Попроси — дадут. Тебе, пианистке, дадут. Тут всё с утра надо хватать. Туристы — это же звери, всё сметут подчистую. Через час ничего не купишь. Безобразие. Я же знаю.

— Я не обещаю… не умею… договаривайтесь сами, — замотала головой Лилия.

— Сами, сами, некогда мне сами.

Рыба была скользкая, падала на пол.

— Слушай, ты за бабушку свою, за три дня, стребуй от них. А как же! Дарить им, что ли? В путёвке за все дни заплачено! Чего? Не будешь? Интеллигентность свою показываешь? А они на ней наживаются. Да у них, чай, и так через горло торчит: наворовали. И не стыдёхонько.

Дверца холодильника никак не хотела закрываться. Хвост, что ли, мешает? Нет. В чём дело? Не закрывается — и всё. Магазина приставила к дверце стул, уперев в неё его спинку.

— Побежала. Ключ не беру. Никуда не уходи пока.

Дверь опять хлопнула громко и досадливо.

У берега вода тёмно-тёмно-зелёная. Таинственная. Она крепко держит взгляд и не отпускает его от себя. Шур подумал: а может, ночью отсюда выходят русалки, чтоб порезвиться под луной? Снял сползающие на нос очки. Таинственность воды не исчезала. Откуда она?

На берегу близко-близко к воде росли деревья. Как они здесь, в Астрахани, называются, Шур не знал. А в Чебоксарах их зовут то ветла, то ракита, то ива. Узкие, длинные листочки… Деревья такие грустные, плакучие, склонили ветки к воде, будто слёзы льют. А меж ними — топольки. Стройные, высокие, весёлые. Как юноши. Они, наверно, удивляются, почему плачут их соседки? А может, они не плачут? Просто смотрятся всё время в воду, как в зеркало? Собой любуются, кокетки. Некоторые даже косы в воде замочили. Это же от них вода такая зелёная.

Маленькое озерко… Чудо природы… Люди идут и смотрят в него и, наверно, делаются добрее. А буквально в двух шагах гремят трамваи. Какие у них трескучие голоса. Хорошо, что в Чебоксарах нет трамваев. И без них шуму много. «Почему это другие ребята не замечают шума, даже любят его, а мне шум мешает думать?» — удивляется Шур.