Лев Рубинштейн - Тайна Староконюшенного переулка

Трофим поднял голову. В его тусклых, бледно-голубых глазах засветился огонёк.

— Рубились чем попало. Разок ещё успели дать картечью из пушки, а далее уже врукопашную, тесаками, железом всяким. И гляжу я, дюжий ихний офицер над нашим батарейным капитаном саблю занёс сзади. Батарейный голову повернул, лицо у него бледное, по щеке кровь бежит… И сейчас-то, кажись, я это лицо во сне вижу, а дело-то было давным-давно… Трофим остановился.

— Ну и что же? — спросил Мишель.

— Я банником ударил француза по голове, он упал. Да тут и меня кто-то по башке сзади огрел…

— Ты спас капитана! — воскликнул Мишель.

— Не знаю, ребята, я ли, судьба ли… А только мы с капитаном нашим живы остались. Меня ночью унесли с батереи наши обходные, я возле костра очнулся, и капитан там был, да я его не сразу узнал, вся голова в белых повязках. «Ну, говорит, Трофим Капустин, ещё нам с тобой воевать»… Взял меня после войны к себе в денщики и вольную мне выправил. Я мог бы уйти в деревню, да нет, остался. Уж больно хорош был капитан, да и дитя ихнее мне приглянулось. С тех пор у них в доме жил, хоть и не крепостной.

— Какое дитя, у них был мальчик? — спросил Мишель.

— Никак нет, барышня, — неохотно отвечал Трофим.

— А сейчас где этот капитан? — не унимался Мишель.

— Далече, — отвечал Трофим, и огонёк в глазах его погас.

— А ты ещё воевал, дедушка Трофим? — вмешался Топотун.

— Воевал.

— Где?

— На площади, — отвечал старик и нахмурился.

— На какой? На Красной?

— Эх ты, учёный, — пробурчал Трофим, — думаешь, что на всём свете, кроме Красной, и площадей-то нет? Ещё какие площади-то есть, не хуже ваших!

— А ты сам не московский, что ли?

— Я питерский, — сказал Трофим и посмотрел на часы, — а и пора вам, молодцы, за дела браться.

— А оружие где? — не сдавался Топотун,

— Какое оружие?

— То, которым воевал.

— Не оставляют оружия солдатам после войны.

— И у тебя нет ничего? Ни сабли, ни пистолета?

Трофим внимательно посмотрел на скуластое хитрое лицо Топотуна.

— Ишь ты каков, парень! — сказал старик. — Да нет у меня ни сабли, ни пистолета.

— Ей-богу?

— Стану я ещё тебе божиться! — рассердился Трофим. — Ступай себе, куда ноги несут…

— Эх, вашбродь, — грустно проговорил Топотун, когда мальчики возвращались из флигеля в большой дом по просторному двору, под деревьями, засыпанными снегом, — пролезли бы в тайник, ежели бы ключ подобрать…

— Что ты, — гневно сказал Мишель, — это нечестно! Мишка вздохнул.

— Точно так, нечестно. Разве что в скважину подсмотреть удастся…

— Гляди, — сказал вдруг Мишель, — вокруг стволов берёз снег опал, лежит валиком. Знаешь ты, что это значит?

— Знаю, вашбродь, — отозвался Мишка, — в деревне говорили, что это, стало быть, к весне.

— К весне, — грустно повторил Мишель и поглядел на серое, зимнее небо. — Тебе-то хорошо, ты по всему городу бегаешь, а я…

— Вашбродь не крепостные, вольные, можете, что желаете.

— Что ты, Мишка, — почти со слезами проговорил Мишель, — какой я вольный! Меня никуда не пускают без провожатых, да я пешком-то дальше Пречистенки не ходил. Всё в санках или в коляске. Один раз ездил на Театральную площадь без маменьки, да и то кучеру Антипу папенька приказали меня из саней не выпускать. А дурень Антип возьми да и привяжи меня к саням за ноги ремнями! Так и просидел полчаса.

— Я бы удрал-с, — мечтательно сказал Топотун.

— Нельзя, потому что я маменьке слово дал. Но маменька обещались попросить папеньку, чтоб этой весной позволили мно одному выйти.

— Эх, вашбродь, — сочувственно промолвил Мишка, — видать, и вам-то не сладко живётся. Да ничего, весна скоро будет!

По всему Новинскому валу слышны были удары большого барабана и крики зазывал:

— А вот пожалуйте, почтеннейшие, сейчас начинаем! Показывается «Осада Севастополя» с бомбами и ядрами, бойцами храбрыми, генералами и адмиралами, доблестными защитниками Отечества! В первом действии будет невиданное водяное сражение, во втором действии — приступ славного Малахова кургана, подлинный бой с пушечной пальбой! Заходите поскорей, приводите жён и дочерей, стариков и молодцов, детей и отцов!..

Мишка Топотун шёл по проезду не спеша. Его не занимали балаганы с «Осадой Севастополя». Не занимали его ни клоуны, пляшущие в пёстрых костюмах на снегу; ни быстрые карусели с деревянными тройками и размалёванными санками; ни лавки, где продаются пряники, гребёнки и ленты; ни шарманки, хрипящие на морозе возле каждого балагана…

Топотун искал Петрушку.

Вот он, знаменитый, румяный, рыжий, кукольный Пётр в красной рубашке и высоком колпаке с бубенчиком!

Из-за ширм слышится его пронзительный, гнусавый голосок:

— Ребята! Вы здесь?

— Здесь, — отвечает Топотун вместе с другими подростками и взрослыми, которых возле разукрашенных Петрушкиных ширм скопилось довольно много.

— И я здесь!

Петрушка появляется над ширмой, звенит бубенцом, кланяется направо и налево, складываясь почти пополам.

— Ого! Сколько народу! Я вхожу в моду! — Подпрыгивает и визжит: — Кричите «ура»!..

— Урра!

— Карраул!

Рядом с Петрушкой появляется Капрал в военной шапке, с красным лицом и чёрными усами. Голос у него как гром:

— Ты что шумишь, народ мутишь? Кто ты такой?

Капрал ударяет Петрушку палкой. Петрушка прыгает, бубенчик звенит.

— Я лекарь, из-под Каменного моста аптекарь.

— Вылечи меня.

— А что болит?

— В голове гудит.

— Отчего такая напасть?

— Вчерась напился всласть.

— Вылечу, — успокоительно пищит Петрушка, — вылечу, только терпеть надо.

Петрушка ныряет за ширму, приносит огромную скалку и бьёт Капрала по голове.

— Ну как?

— Ай-яй-яй! Хоть ложись да помирай!

Петрушка притаскивает тачку и увозит Капрала. Топотун хохотал так усердно, что у него с головы картуз свалился и упал на ноги какой-то молоденькой барышне. Барышня была красивая, с прямым носиком и розовыми полными губками. Она посмотрела на полы красной безрукавки, торчащие из-под Мишкиного тулупчика, и улыбнулась.

— Послушай, мальчик, — сказала она очень приятным грудным голосом, — ты казачком служишь?

— Так точно, вашбродь, — отвечал Топотун, — в доме их. скородия полковника Карабанова, что по Староконюшенному переулку, во дворовых слугах находимся.

— Как же ты попал на Новинский?

— Дворецкий Захар Игнатьич послали за свечьми. Так я досюдова и дотопал…

— А не хватятся тебя в Староконюшенном?

— А я скажу, что лавочку заперли, так, стало быть, я и побежал подалее, — бодро отвечал Мишка, — я так по всей Москве бегаю!

— А не попадёт тебе за это?

— Как сказать, иной раз и дадут по шее, — признался Топотун, — да другого некого послать, другой заблудится, вашбродь.