Николай Вирта - Мой помощник Карсыбек

— Что-то ты очень уж разговорилась, Херта! — пошутил Миша. — За один присест целых сорок слов. Ты меня удивляешь.

Херта рассмеялась. Миша тоже. Соня хихикнула.

Вопрос был решен.

Так три команды соединились в один отряд, а Тентекбай наконец-то стал самым главным среди ребят.

По крайней мере, таким он себя считал.

И все-таки Миша оказался прав.

Тентекбай, избранный председателем отряда, не сразу стал тем пионером, каким хотела бы видеть его Херта. Зазнайство, заносчивость, грубость то и дело вылезали из него, как шило из мешка.

Особенно нагло вел он себя с Карсыбеком, мстя ему за прежнее. Ну, просто извел парня придирками! Карсыбек терпел, Тентекбай все задирал его.

И вот однажды, когда Тентекбай особенно разошелся, Карсыбек ударил его. Кулаком. В лицо…

Дрянная история, что и говорить. Но из песни слова не выкинешь.

Ударив Тентекбая, Карсыбек испугался. Вы представить не можете, что произошло дальше!

Тентекбай взбесился и бросился на Карсыбека. А тот дал ему еще раз по уху. И Тентекбай заревел, как самая плаксивая девчонка, повторяя одно: «Ой, не надо!.. Ой, не буду!..»

И при всех начал просить прощения у Карсыбека и у Сони за прежние издевательства. Его простили.

И с того дня Тентекбай стал ниже травы и тише воды. Председателем совета отряда его оставили. Так сказала Херта. Она еще надеялась, что из Тентекбая выйдет настоящий парень.

Херта много занималась с ребятами и придумывала игры одну интереснее другой. Очень полезными были ее занятия с пионерами.

У ребят появилось столько увлекательных дел, что они не замечали, как бежали короткие дни зимы.

А тут и конец ей наступил. Весна красна пришла в степь.

И ребята радостными криками встретили первую пташку, вернувшуюся домой из далеких теплых стран.

Вот так весна выдалась в Казахстане и на целинных землях!

Словно бы в награду человеку за его подвиг, за страшные засухи прошлых лет в середине мая пролились щедрые, теплые дожди. И дни стояли безветренные, и солнце не палило беспощадно. В небе медленно плыли груды облаков, посылая людям свежесть и спасительную тень. Воды Черной речки сошли быстро, земля подсыхала равномерно во всех бригадах «Тихого Угла». Ее вовремя продисковали, забороновали и начали сеять.

Дней за десять до начала сева бригады покинули центральную усадьбу с тракторами и прочими машинами, отремонтированными за зиму, и расположились в полевых станах.

К этим же дням из отпуска вернулись сотни новоселов. Их отпустили еще в начале зимы, потому что такому количеству людей в совхозе делать было нечего. Остались только строительные бригады: они продолжали возводить новые помещения, жилые дома и общежития.

Из отпуска люди вернулись отдохнувшими, привезли с собой друзей и родственников, и они тоже осели на целине.

Таким образом, к весне в совхозе было около двух тысяч человек, считая и детей. А их за зиму на свет белый появилось что-то около сорока мальчиков и девочек — первенцев целины.

Пришлось заняться поселком. Здесь был избран поселковый Совет.

Жизнь, короче говоря, входила в свои берега, как Черная речка после бурного половодья. Уже исчезли на центральной усадьбе палатки и землянки. Семейные жили в своих домах или отдельных комнатах, молодежь расселилась в общежитиях, где всегда было шумно и весело.

Пшеницу посеяли очень быстро, хорошо заделали семена и начали ждать дождей. И они пролили как раз тогда, когда были особенно нужны.

К концу мая бархатистая, ровная, дружная и кучная зелень раскинулась из края в край, колеблемая ласковым ветерком. Потом, опять вовремя, прошли еще дожди, и всем стало ясно: никакая засуха не отнимет у целинников урожай.

Новоселы надоедали Матвею Ивановичу, расспрашивая его, сколько хлеба, по его подсчетам, даст совхоз. Хижняков не любил загадывать наперед.

«Цыплят по осени считают!» — отшучивался он.

Марьям тоже хранила молчание, сколько бы к ней ни приставали, а Мишу Беляновича однажды просто выгнала. Уж так он надоел ей расспросами о будущем урожае!

— Посмотри на обязательства, которые мы приняли! — холодно отрезала она. — Там все написано.

— «Написано»… Мало ли что у нас пишут…

— Глупости болтаешь, товарищ Белянович!

— Наобещать всякого можно, — стоял на своем Миша.

— А разве то, что мы обещаем, не делается? Эх ты, комсомольский вожак!

— Но ведь, если судить по обязательству, мы соберем два миллиона пудов пшеницы… Не верится что-то…

— Посмотрим, — таинственно говорила Марьям. — Может быть, два, может быть… Посмотрим.

Главный агроном целыми днями пропадал в поле. Он тоже отделывался шуточками от надоедливых расспросчиков. А ведь этот хитрый человек давно подсчитал, сколько хлеба даст совхоз. И верил и не верил своим выкладкам… Уж больно много выходило… Даже страшно сказать!

Партийный секретарь Габит Нурманов одно ладил:

— Чего медвежью шкуру делить, пока медведь в лесу бегает? Потрудимся, уберем все до последнего колоса — богато получим!

Карсыбек, Соня и Тентекбай первыми вызвались помочь в уборке урожая.

Одним словом, все жили только одним: вовремя ли пройдут дожди, не разразятся ли ураганные ветры и удастся ли собрать весь хлеб. Уж больно много его ждут, по слухам…

В совхозах и на разъезде готовились к приему первого большого целинного урожая. Спешно строились новые склады, зерносушилки, механизировали тока, где хлеб, обмолоченный комбайнами, будет тщательно очищен, чтобы государство получило первосортное зерно.

То и дело в совхоз приезжали разные начальники из областного города и из Алма-Аты… Даже из Москвы.

Матвей Иванович, чуть-чуть отдохнувший за зиму, снова похудел. Но был все такой же спокойный, ровный, ни на кого не кричал, со всеми разговаривал очень вежливо, даже с самыми наглыми людьми. А их еще хватало в совхозе.

Никто не знал, когда директор спал и ел. То он в конторе разговаривает с руководящими товарищами, приехавшими в командировку, то на разъезде, то на строительстве токов, складов, в мастерских, где собирались только что присланные комбайны. Иногда он вырывался на волю, уезжал в степь с Карсыбеком и бродил среди желтеющей пшеницы… Карсыбек видел, как ясная, светлая улыбка озаряла его лицо. После таких поездок еще добрее и предупредительнее с людьми становился Матвей Иванович. Так казалось Карсыбеку. И он не ошибался.