Гектор Мало - Ромен Кальбри

Самое неприятное в этой истории было то, что задерживался наш побег, а между тем наступала осень и с нею плохая погода. Под открытым небом можно ночевать в теплые летние ночи, но не в ноябре, когда ночи длинные и холодные, когда идут дожди, а иногда и снег.

Дьелетта не разрешала мне работать, она сама ухаживала за зверями и ждала моего выздоровления, кажется, с еще большим нетерпением, чем я сам. А когда я ей говорил, что благоразумнее, пожалуй, подождать до весны, она очень сердилась.

— Если ты останешься здесь, — возразила она, — ты не доживешь до весны. Лаполад начнет тебя учить кувыркаться на трапеции, и ты расшибешься. К тому же мы все дальше и дальше уходим от Парижа, а весной, вероятно, будем уже на юге.

Этот довод окончательно убедил меня.

Надо было скорее выздоравливать. Каждое утро Дьелетта осматривала мое плечо; затем я становился спиной к повозке и поднимал насколько мог больную руку, а она делала ножом зарубку на стенке. Сравнивая высоту этой зарубки с предыдущей, мы день за днем следили, как идет мое выздоровление…

Из Алансона мы приехали в Вандом, а из Вандома в Блуа. Из Блуа собирались ехать в Тур, и было решено, что там я начну снова участвовать в представлениях. Поэтому мы с Дьелеттой решили покинуть труппу в Блуа и через Орлеан идти в Париж. Она дала мне денег, и я купил в Вандоме у букиниста подержанную карту Франции. С помощью шпильки я смастерил циркуль и высчитал, что от Блуа до Парижа сорок лье. Пройти такой путь в ноябре очень трудно, потому что дни в это время года короткие — не более десяти часов. Дьелетта не привыкла много ходить. Сможет ли она идти по шесть лье в день? Она уверяла меня, что сможет, но я в этом сильно сомневался. Во всяком случае, нам придется идти не меньше недели. К счастью, Дьелетта подкопила немного денег, и теперь у нас набралось десять франков. Мы запаслись провизией, башмаки мои были готовы, а Дьелетте посчастливилось найти на дороге старую лошадиную попону, которой мы решили укрываться ночью.

Теперь все было готово, и мы ждали только моего полного выздоровления, которое, по нашим расчетам, а главное, судя по зарубкам на стене, должно было наступить ко времени нашего отъезда из Блуа. Но тут взбунтовался Мутон, обычно такой смирный и послушный, и опять задержал наш побег.

Как-то вечером два англичанина, восхищавшихся Дьелеттой, подошли к ней, после того как вся публика уже разошлась, и попросили ее еще раз показать свое искусство. Лаполад охотно согласился исполнить их просьбу, уверенный в том, что эти сытые и, наверно, щедрые господа хорошо ему заплатят. Дьелетта снова вошла в клетку.

— Какое прелестное дитя!

— И какая смелая!

И они начали громко аплодировать.

Не знаю отчего, но самолюбие Лаполада было этим сильно задето, и он объявил, что Дьелетта может так бесстрашно играть со львами только потому, что он, Лаполад, прекрасно их выдрессировал.

— Вы… — засмеялся, глядя на него, младший из англичан, красивый белокурый и румяный молодой человек, — да вы просто хвастун! Я уверен, что вы и в клетку-то побоитесь войти!

— Держу пари на десять луидоров, что вы туда не войдете! — прибавил второй.

— Я принимаю ваше пари.

— Отлично! Но пусть девочка выйдет, и вы пойдете в клетку один.

Быть может, напрасно думают, что нужно большое мужество, чтобы войти в клетку к хищным зверям.

— Подай хлыст! — сказал Лаполад, обращаясь к Дьелетте.

— Значит, вы согласны, — продолжал младший англичанин, — чтоб девочка ушла отсюда и не подходила к клетке?

— Согласен.

Мы все собрались возле них. Кабриоль, госпожа Лаполад, музыканты и я. Я должен был открыть дверь клетки. Лаполад снял с себя костюм генерала.

— Если этот лев умен, — сказал один из англичан, — он его не тронет. Слишком жесткое у него мясо.

И оба принялись шутить и смеяться над нашим хозяином, что доставляло всем нам большое удовольствие.

Да, Мутон был умен, он прекрасно помнил, как Лаполад бил его железными прутьями через решетку клетки, и весь задрожал, лишь только хозяин с поднятым хлыстом вошел к нему. Видя, что Мутон дрожит, Лаполад расхрабрился. Он решил, что старый лев боится, и ударил его хлыстом, заставляя встать. Но удары хлыстом — это не удары железными прутьями. Мутон понял, что враг теперь в его власти. Мужество вспыхнуло в его усталом сердце. Он зарычал, встал на задние лапы, и не успел Лаполад ступить и шагу, как лев прыгнул и обрушился на него всей своей тяжестью.

Выпустив когти, он схватил Лаполада огромными лапами и подмял под себя с грозным рычанием.

— Умираю! — закричал Лаполад.

Склонившись над Лаполадом, лев смотрел на нас из-за решетки. Глаза его горели. Он бил себя хвостом по бокам, как по барабану.

Кабриоль схватил железный прут и принялся дубасить льва по спине, но тот даже не пошевелился. Тогда один из англичан выхватил из кармана револьвер и хотел выстрелить Мутону в ухо, почти касавшееся решетки, но госпожа Лаполад оттолкнула его руку.

— Не убивайте Мутона! — закричала она.

— О-о! — воскликнул англичанин. — Да она больше любит льва, чем собственного мужа! — И прибавил еще несколько слов по-английски.

На шум и крики прибежала Дьелетта и бросилась к клетке. Один из прутьев отодвигался, для того чтобы Дьелетта в случае неожиданного нападения льва могла из нее выскочить. Тоненькая девочка легко проходила в эту узкую щель, а лев не мог просунуть в нее свою большую голову. Дьелетта отодвинула прут и проскользнула в клетку. Мутон, стоявший к ней спиной, ее не заметил.

Хлыста с собой у нее не было, но она смело схватила льва за гриву. Удивленный неожиданным нападением и не зная, кто вошел к нему, лев так быстро обернулся, что прижал девочку к решетке. Однако, узнав Дьелетту, он тотчас опустил лапу, которую занес для удара, бросил Лаполада и забился в угол.

Лаполад был жив, но так сильно помят, что его с трудом вытащили из клетки, пока Дьелетта удерживала взглядом пристыженного льва.

Сама она вышла из клетки прихрамывая. Лев отдавил ей ногу; целую неделю она не могла ходить и просидела на стуле. Лаполада же уложили в постель полумертвого, ободранного, залитого кровью.

Только через две недели Дьелетта сказала, что она может ходить и что пора привести наш план в исполнение, тем более что раненый Лаполад не сможет нас преследовать.

Было уже 3 ноября, но погода стояла теплая. Если нигде не задерживаться, то можно прийти в Париж до наступления холодов.

Мы долго обсуждали план побега и в конце концов остановились на следующем. На меня теперь не обращали никакого внимания, и я должен был выйти из балагана первым, взяв все наши вещи, то есть запас черствого хлеба, попону, бутылку, вторые башмаки, небольшой узелок с бельем, который Дьелетта спрятала в моем ящике, и жестяную кастрюльку — одним словом, все необходимое для путешествия. Затем, когда хозяева уснут, Дьелетта встанет, выскользнет из повозки, и мы с ней встретимся на бульваре около заранее намеченного дерева.