Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника

Вынырнув, я увидел, что папа и толстяк уже уходят. Я испугался. А вдруг это они из-за меня в полицию пошли? Я крадучись догнал их и слышу, папа говорит:

— Неужели ты тот самый Альфре́д? Глазам своим не верю! И надо же нам было поругаться, чтобы узнать друг друга!

А толстый дядька называл папу «Пауль», Это у нас только маме позволено. Потом я увидел, как папа с дядей сели за столик в кафе при водной станции.

Тогда я совсем успокоился, побежал к вышке и снова стал тренироваться, И до того я в тот день натренировался, что у меня даже в голове стало шуметь. Потом я принялся искать папу. А он, оказывается, всё ещё сидел с дядькой за столиком. Пиво они пили — вот что!

— Иди поздоровайся! — велел мне папа.

Толстяк улыбнулся и показал на свой правый бок.

— Теперь извинись! — сказал папа.

Я стоял и хлопал глазами.

— Пап, но ты же сам… — начал я.

Но толстяк засмеялся и сказал:

— Всё уже давно забыто!

Оказывается, этот толстый дядя, которого я «торпедировал», — школьный товарищ моего папы. И они когда-то вместе на одной парте сидели. Правда, с тех пор прошло тридцать лет, и они ни разу друг друга не видели.

— Ну и растолстел же ты, Альфред! — сказал папа смеясь.

Дядя же показал глазами на голову папы и заметил:

— А ты-то, Пауль! Где ты свои кудри растерял?

Это меня разозлило: выдумал же, будто у папы какие-то кудри были!

Потом они мне сказали, что будут теперь вместе учить меня прыгать вниз головой, и стали подниматься на вышку.

Но я забежал вперёд и, красиво так пролетев по воздуху, врезался в воду, будто стрела. Ни одной брызги даже не брызнуло!

— Здо́рово! — крикнул папа, когда я снова вынырнул из воды.

Толстяк стоял с ним рядом и кивал головой.

Уже темнело, когда мы вернулись домой. Мама очень удивилась.

— Где это ты пиво пил, Пауль? Надеюсь, купаться-то вы всё-таки ходили?

Мы с папой только рассмеялись в ответ. Папа рассказал маме о своём друге Альфреде, которого он встретил на водной станции. Но почему-то забыл рассказать маме, как здорово я теперь умею прыгать вниз головой.

И только за ужином, когда мама спросила, почему у меня глаза красные, мне удалось рассказать ей обо всём как следует.

— Глаза красные у меня оттого, что я много раз вниз головой прыгал, — объяснил я ей.

Папа подтвердил мои успехи.

— Вот видишь, Луи́за, — сказал он, — отец есть отец. Один он бы никогда этому не научился. А теперь он отлично прыгает.

Вдруг, что-то вспомнив, он как-то подозрительно взглянул на меня и сказал:

— Слушай, Альфи, скажи, пожалуйста, когда, собственно, тебе в первый раз удался прыжок?

Но я не выдал ему свой секрет. Ведь папе было бы неприятно, если бы мама узнала всю историю. И потом, у нас, у мужчин, должны быть свои тайны!

Все говорят, что я сам виноват. А я ни в чём не виноват. Что мне делать? Я ведь и правда ни в чём не виноват! И хуже всего дело было в последние дни. Началось с нового учителя. Его зовут Ги́рциг. Он мне даже понравился. Как только он вошёл в класс, я сразу решил про себя: с этим мы поладим.

Учитель взял журнал и говорит:

— А теперь, ребята, давайте познакомимся. И, чтобы нам не очень скучно было, начнём с самого конца. Ну-ка… вот… Циттербаке Альфонс! Кто это?

Мне почему-то стало стыдно, что меня поместили в самом конце журнала, а теперь заставляют отвечать первым. Вот я и не встал. Сижу и молчу. И все сидят и молчат.

Учитель говорит:

— Как это получилось, что первый же, кого я вызвал, отсутствует?

По классу пробежал смешок. Мне стало очень жарко. Даже капельки пота выступили на лбу. Но я никак не решался встать. Да если бы я теперь и встал, учитель спросил бы: «Ты что же, Циттербаке, спал, значит?»

Мне было страшно неловко. В конце концов учитель записал в журнале: «Отсутствует».

После урока Петер, председатель совета отряда, говорит мне:

— Ты что же это не ответил?

— Знаешь, — говорю, — мне как-то неловко стало. Я и не решился.

На другой день учитель спрашивает:

— Сегодня Циттербаке пришёл или опять его нет?

Я скромно отвечаю:

— Я здесь.

Новый учитель ведь не знал, что и накануне я в школе был. Всех сразу он не может запомнить.

— Ну, и где же ты был вчера? — спросил он меня приветливо.

— Да я… — Опять мне стало жарко-жарко, и, должно быть, я покраснел до ушей.

Учитель нахмурил лоб:

— Так как же, Циттербаке? В чём дело?

Собравшись с духом, я выпалил:

— Я и вчера был!

Учитель помрачнел.

— Позволь, позволь, дорогой мой! — сказал он. — В нашей школе так делать не полагается. Учитель — твой старший друг. Его нельзя разыгрывать. Где у тебя записка от родителей?

— Нет у меня никакой записки, — говорю. — Да и зачем мне было записку брать?

— Стало быть, ты всё-таки прогулял? — говорит учитель. — Должен заметить, что меня это огорчает.

После уроков он передал мне письмо для мамы.

Я сразу догадался, о чём там написано.

Дома я молча положил конверт на стол. Мама прочла письмо, опустила голову да так и осталась сидеть.

— И за что мне такое наказание? — сказала наконец она. Потом, подумав, добавила: — Но ведь вообще-то ты мальчик не плохой, правда, Альфи?

— Да я не… — начал я, но не успел досказать.

— Альфонс, не смей говорить неправду! — резко сказала мама и положила мне руку на плечо. — Какой ты у меня бесхарактерный, Альфи! Уж пора бы, кажется, стать мужчиной. Сам ты ни на что не можешь решиться, а подговорит тебя кто-нибудь — сразу поддаёшься. Нет, я не могу себе представить, чтобы ты сам взял и прогулял. Скажи, кто оказывает на тебя такое дурное влияние? Кто?

Так вот мы и сидели с мамой повесив голову.

Прошло с час времени, и мама говорит:

— Ах, Альфонс! Сходи-ка ты лучше в магазин. Не могу я больше смотреть на твою кислую физиономию.

Мне дали марку и велели купить чаю, масла, хлеба и горчицы.

В кооперативе народу — не протолкнёшься! Я всё никак не мог найти конец очереди. А потом меня то и дело оттирали, и кто-нибудь становился впереди. А когда я наконец занял место в очереди и полез в карман, то оказалось, что марку я потерял. Я испугался и стал искать на полу. Вдруг вижу: большой мальчишка поднимает марку с полу. Я посмотрел ему прямо в глаза, а он кивнул и сказал:

— Это я только что обронил.

Тогда я вышел из очереди, забился в угол и стал наблюдать. А мальчишка, когда подошёл к прилавку, купил себе конфет…

Тут продавщица заметила, что я толкаюсь в магазине без дела, и кричит:

— Мальчик, ты чего здесь вертишься около конфет? Пришёл в магазин, а ничего не покупаешь!

Вся очередь повернулась ко мне.

— Да, подозрительно! — сказал кто-то.

Я покраснел. Неужели они подумали, что я пришёл конфеты воровать?