Яков Сегель - Как я помог авиации

— Соглашайся, сынок! — сказал папа. — Другого такого случая в жизни не будет! Эх, был бы я сам поменьше ростом!..

В эту минуту мой папа был похож на слона, которого не брали в поезд.

— Ну, — Дуров ласково заглянул мне в глаза, — согласен?

— Хорошо, — сказал я еле слышно.

— Мы ничего не поняли, — сказала мама. — Говори, пожалуйста, громче.

— Ты же у нас смелый, — сказал папа.

И тогда я почти крикнул:

— Да!

Что тут началось!

Не успел я опомниться, как меня уже одевали в костюм машиниста, он пришёлся на меня в самый раз — мы с обезьянкой Яшкой оказались одного роста. Железнодорожную фуражку мне нахлобучили поглубже, из-под лакированного козырька торчал только кончик моего носа.

А из зрительного зала до нас долетала музыка — там, наверное, уже началось представление!

Я очень любил цирк и тут же представил себе, как на ярко освещённый манеж (манежем называется цирковая сцена) вышел седой мужчина в чёрном костюме — шпрехшталмейстер — и объявил:

«Первым номером нашейпро-гр-р-р-аммы!..» — и выпустил на манеж ловких и сильных акробатов. Они уже, наверное, ходят там сейчас по красному ковру на руках, делают разные сальто-мортале и всякие другие трюки!..

А потом там, на манеже, весёлые жонглёры станут кидать и ловить сразу двадцать разноцветных шариков, а на голове у них в это время будет свистеть кипящий самовар.

Там будут кувыркаться и смешно падать в опилки смешные клоуны.

Там, на манеже, будет, наверное, и ещё очень много интересного, но я всего этого теперь не увижу, потому что надо помогать Дурову, ведь только я могу заменить больную обезьянку.

Пока я так думал, из меня делали машиниста: чтобы никто не мог догадаться, что вместо обезьянки на паровозе едет нормальный мальчик, мне намазали лицо специальной коричневой краской — гримом, а на руки мне мама надела свои перчатки.

И наконец дядя Толя Дуров показал мне свой паровоз. Он был зелёный, с чёрной трубой, с блестящими медными фонарями и медными краниками.

— Всё очень просто, — сказал Дуров. — Ничего не трогай, он сам поедет, когда нужно.

— А гудок? — спросил я.

— Молодец! — похвалил Дуров. — Гудок — это самое главное! Как дёрнешь за эту верёвку, паровоз загудит. Понял?..

Ну конечно, я всё понял, и мне очень хотелось хорошенько рассмотреть этот паровоз, но кругом было так много и другого интересного, что у меня просто сразу разбежались глаза.

А через минуту я уже совсем не жалел, что не попал на представление. Оказывается, цирковые» артисты, прежде чем выйти на манеж, раз по десять проделывают все свои трюки и фокусы здесь, за кулисами.

Зритель сидит себе спокойненько на своих местах и даже не подозревает, что в это время в цирковых коридорах — за кулисами — идёт напряжённая работа, подготовка к представлению: запрягают цирковых лошадей в яркие, праздничные сбруи, до блеска натирают цирковые велосипеды, фокусники готовят свои удивительные чудеса, а канатоходцы проверяют канаты.

Здесь, за кулисами, я увидел даже больше, чем мог бы увидеть, сидя на своём месте в зрительном зале.

Но тут все забегали, заволновались — начиналось выступление Анатолия Анатольевича Дурова.

— Будь молодцом! — сказал он мне. — Жду тебя на манеже!

Анатолий Анатольевич широко заулыбался, потому что к зрителям он всегда появлялся только с улыбкой, и вышел от нас на освещённый манеж. И тут же мы услышали оттуда радостные аплодисменты— это зрители здоровались со своим любимым артистом.

Ой!.. Мне становилось то холодно, то жарко, ведь через минуту должен буду выехать на паровозе и я…

Мама стояла рядом и то бледнела, то краснела — она волновалась больше всех.

— Наш сын уже, кажется, пахнет обезьянкой, — пошутила мама от волнения.

— Пустяки! — Папа тоже волновался. — Вечером отмоем все запахи. Ототрём!

И тут откуда-то издалека раздался громкий голос:

— Давайте железную дорогу!

Мне стало страшно, но я не заплакал, потому что машинисты не плачут, и мы покатились по какому-то тёмному коридору.

Потом какой-то весёлый человек крикнул:

— Ну, Яшка, не бойся! Гуди побольше, машинист! Счастливого пути!

Я дёрнул за верёвку, паровоз загудел, и из тёмного коридора мы выкатились на освещённый манеж.

Играла прекрасная музыка, зрители весело смеялись и громко хлопали: они ждали, когда появится поезд с дуровскими животными.

Мой паровоз гудел, и я даже не заметил, как перестал бояться.

Так мы проехали целых три круга, а потом Дуров тут же, при зрителях, угощал всех пассажиров: зайцу дал морковку, кошке — молочка, мышкам — сахару, а мне — сладких орешков.

…Как давно был этот прекрасный день!

Сейчас я, наверное, уже тоже похож на слона, которого нельзя пускать в маленький поезд…

С тех пор мне никогда не попадались такие вкусные орешки.

Когда мне было четыре года и пять месяцев, самолёты ещё назывались аэропланами, а лётчики — пилотами.

Многое с тех пор переменилось. Ну, например, сейчас всем в диковинку, если по городу лошадь тащит телегу, а тогда лошадей и телег на улицах было столько, сколько сегодня автомобилей, и никто этому не удивлялся. Зато автомобили тогда встречались редко, а о самолётах, то есть аэропланах, и говорить нечего.

Это было давно…

Однажды летом папа, мама и я отправились за город на аэродром. Сюда для показательных полётов должен был прилететь на новом аэроплане один знаменитый пилот, с которым мой папа был знаком с самого детства.

В тот прекрасный, безоблачный день в наш город прилетели даже не один, а целых два аэроплана: на одном папин друг, на другом незнакомый нам пилот.

Заиграл оркестр.

Зрители знали, что сейчас увидят в небе нечто удивительное, и заранее в благодарность за это подарили обоим лётчикам, то есть пилотам, букеты цветов. Потом подняли пилотов на руки и стали подбрасывать высоко в воздух.

Подбрасывали их довольно осторожно, чтобы отважных гостей не укачало.

Наконец их опустили на землю, и мой папа обнялся и расцеловался со знаменитым пилотом, ведь он был его старым товарищем.