Семен Юшкевич - Саша

— И ещё потому плачет, что сестрёнка наша умерла. В прошлом году умерла. Аннушкой звали. Одна у нас девочка была — и та умерла. Никак мать её забыть не может. Все забыли, — она не забывает.

— Плохо у вас тут, — вырвалось у Коли.

— Ну, и плохо… — вдруг сорвался Стёпа, тяжело дыша. Казалось мне, он злился на нас и у него глаза горели. — А я для Сашки на нож пойду. Батьке не уважу за него. Хочешь, сейчас тебе с горы земли принесу? Хочешь лягушку достану?

— Сиди, сиди, — деловито, но нежно ответил Саша, — и я тебя люблю.

Стёпа угрюмо, всё тяжело дыша, опять уселся и стал с благоговением слушать.

— Очень нехорошо у вас, — печально произнёс Сергей, и всем нам сделалось тяжело от его голоса, — но мать моя уже всё разберёт.

— Как лучше сделать? — угрюмо подхватил Саша. — Только даром голову мучишь. Кому оно нужно? Не видать кому. Сдаётся, будто кто балуется, а нам достаётся.

— Тебе жаль сестрёнки, Саша? — с жалостью спросила Настенька.

Он задумался, как будто загадку решал, и не мог найти ответа.

— Я и сам себя спрашивал, жалко ли мне её, или не жалко. Не знаю. Тесно ей было жить здесь, и никому она не нужна была. Вот оно что. И мы никому не нужны, — вдруг прибавил он растерянно, — и никто никому не нужен…

Настенька всплеснула руками. Я тоскливо посмотрел на неё, на Стёпу и вдруг обрадовался чему-то. Было так, как будто я до сих пор говорил: "не хочу, не хочу", — а кто-то сильный сказал: "надо", — и я уступил.

— Стёпу нужно любить, — молнией пронеслось у меня, — и я его люблю, — сейчас же ответил я себе.

— Вот, я Алёшу люблю, — опять сказал Саша, — больше себя люблю. — Куда Аннушка добрая была, а он ещё добрее. Смотрит он за мной крепко — да толку мало. И в дело, тоже не годится, и мать не годится. Она ведь шагу без меня не делает. Я деньги считаю, долги записываю. Что мать, что камень — всё одно. А кто тут из вас хозяйский сын?

— Он хозяйский сын, — ответил Стёпа, указывая на Колю, — и Павка тоже.

— Хорошо быть хозяином, — задумчиво произнёс Саша, поглядев на нас. — И гора ваша?

— Гора наша, — сказал Коля.

Саша замолчал вдруг, и мы не знали о чём говорить с ним. Словно лежал старый, старый человек, а мы беспокоили его, и от этого стало неудобно как-то, неприятно. Старик всё шарил руками и шептал. Открылась дверь из лавки и вошла мать Алёши. Она была высокая, худая, с мутными, как у рыбы, глазами и длинным, длинным носом. Лицо у неё было в красных пятнах, как будто раскрашенное. Она ходила ровно, не качаясь, точно кто-то держал её за носки и так передвигал. Слепой, услышав, что дверь раскрылась, перестал шептать и недовольным голосом сказал:

— Мне, Марья, время покушать. Кушать я хочу.

— Вот слышите, — шепнул нам Саша, — только об этом и слышишь: "Мне, Марья, время покушать". Днём покушает и пойдёт на улицу.

— На улицу? — удивилась Настенька, — ведь он слепой.

— Он привык. У него палка — что глаза. Стучит палкой перед собой и ходит. А зачем ходить? На улице ему худо — мальчики его мучают. Дёргают его сзади, палку вырывают, и он падает. Вот он и придёт, сядет и плачет. Крепко плачет. Зачем ходить. Я всё слышу, вижу и тоже плачу… потихоньку. У нас только Алёша не плачет.

Опять Саша замолчал. Старуха возилась у печки. Слепой ждал, стучал тихо палкой и писал ею на полу.

— Чьи дети? — спросила вдруг старуха с беспокойством, и дала старику есть.

— Иди, мать, в лавку и не бойся, — ответил Саша. — Дети хозяйские. Вот корзину прислали тебе. После разберёшь.

— Хозяйские, — повторила она равнодушно. — Ну, и пусть… Христос с ними. Я, Саша, посижу здесь.

— Нельзя, мать, ступай в лавку. Придёт человек, никто не увидит, а он из лавки унесёт. Худо нам будет.

Она переполошилась от испуга.

— Взаправду придёт? — спросила она.

— Будешь здесь, придёт. Добро стеречь нужно.

— Так я пойду, Саша.

— Иди, мать, иди!

— Ты позови, когда что нужно будет. Я приду.

— Я позову. Иди.

Старуха вышла. Слепой уже поел и поднялся. Он был толстый, высокий, — и теперь борода его казалась ещё страшнее. Лицо у него было в морщинах, а веки он держал плотно закрытыми. Палка начала стучать по полу, и казалось, что глаза тихонько прыгают по земле и указывают дорогу.

— Ты куда идёшь, отец? — спросил Саша, — ночь теперь…

— Пойду под луну стану. Луна мне нужна.

— Зачем тебе луна? Садись, где сидел.

— Пойду я, — угрюмо ответил старик.

— Садись, отец. И без луны обойдёшься.

— Ты что в луне знаешь? — вдруг засмеялся слепой и это шло к нему. — Ты, червяк… земной…

Ему, очевидно, понравилось это слово, и он несколько раз кряду повторил: "червяк, червяк", и прибавил с нежностью в голосе:

— Про луну у Алёши спроси. Он знает.

— Не хочу о луне знать. Человеку хлеб нужен, — вот про это расскажи.

— А я знаю, что хлеб не нужен, — лукаво выговорил он, — я знаю. Правда, Алёша?

Алёша наклонил голову и гармоническим голосом сказал:

— Хлеб никому не нужен, никому!

Сергей давно порывался вмешаться, но сдерживался. Позже он говорил нам, что у него закружилась голова среди этих людей. Теперь он вдруг поднялся, и густым ровным голосом спросил:

— Что такое жизнь?

Я вздрогнул от радости, но тотчас же растерялся. Коля и Настенька поднялись за Сергеем. Было так, будто этот вопрос всё время мучил нас, каждый думал о нём, и только за тем и пришёл, чтобы спросить.

— Что такое жизнь? — говорил Сергей, — если знаете, скажите. С вами с ума сойдёшь.

— О, о, он горячий! — опять засмеялся слепой.

— Жизни нет, — тихо, но уверенно ответил Алёша.

Настенька опять всплеснула руками и, смотря прямо на Алёшу, взволнованно произнесла:

— Жизнь есть, Алёша, — вы говорите неправду. Вы здесь, я говорю с вами… Сергей слушает. Это жизнь.

— Вам кажется, — спокойно возразил Алёша.

— Кому кажется, — подхватил Сергей? — мне или вам?

На лице слепого играла лукавая усмешка. Словно вечные враги сошлись, — а ему дорога была победа одного, — он гладил бороду, слушал и кивками одобрял Алёшу.

— Мне кажется, — убеждённо ответил Алёша, чуть покраснев, — вас всё-таки нет, хотя я и отвечаю вам.

— Вы сумасшедший! — точно она, наконец, догадалась, воскликнула Настенька, и я задрожал от её голоса.

— Червяк, червяк… — проговорил слепой, и тихо и долго смеялся.

— Уйдём отсюда, — вырвалось у меня, — я боюсь.

Мы переглянулись, — и от моего голоса все поняли, как нам страшно. И лишь только поняли, — страх удесятерился, и точно кто-то выстрелил в нас, мы вдруг бросились к двери и с криком выскочили во двор.

— Больше никогда не пойду к ним, — шепнул я Коле.

— Вот странные люди, — запыхавшись прибавил Сергей.

Настенька держала его за руку, — и тихо говорила: "Какие они несчастные!"

Посреди двора мы остановились, чтобы разобраться в том, что случилось. От голубятни падала длинная тень…