Виктор Бороздин - Большая Хета сердится

Кто-то сильно тормошит Назарку. Он просыпается и никак не поймёт, где он. А собаки лают совсем рядом. Назарка стряхивает с себя снег, протирает кулаками глаза и вдруг видит оленью упряжку, собак и… отца. Не во сне, а наяву. Это отец вытащил его из-под снега.

Назарка смотрит на него и не верит: взаправду всё это? Ему хочется броситься к отцу, обнять его за шею. Но отец смотрит устало — он долго кружил по тундре, разыскивая Назарку, — и не поймёшь, радуется он или сердится.

— Зачем ушёл? — укоризненно качает он головой. — Пурга. Мог пропасть.

Назарка виновато молчит.

— А я не один, — наконец говорит он, — я с Пушем. Солнце потеряло дорогу к нашему чуму, вот мы и пошли за ним.

И отец уже не укоряет Назарку.

— Искал солнце? — говорит он. — Смотри, вон оно.

Назарка оборачивается и тут только видит, что пурга кончилась, небо расчистилось, и там, у самого горизонта, в пламени зари показался краешек огненного шара.

— Солнце! Эге-е, солнце!! — закричал Назарка. — Я дошёл до тебя!

Олеконе шла быстро. Ей надо было обязательно поспеть. Куда — знала только она, никто больше, она никому об этом не скажет.

Из-под снежных шапок спрятавшихся в сугробы домов на неё дремотно посматривали забелённые инеем окошки. Только у одного дома, самого крайнего, три глаза-окошка подмигивали красноватым отблеском заката, как бы говорили: «Торопись!»

С засыпанного снегом сарая, смеясь и озоруя, сталкиваясь, падая, катились на санях, на лыжах, просто на ногах мальчишки и девчонки — все в снегу с головы до ног, так что сразу и не поймёшь, где кто.

— Иди к нам! — позвали они.

Олеконе только краешком глаза глянула туда, махнула рукой и побежала дальше — легко, по-оленьи, едва касаясь бакариками [5] Бакарики (бакари) — меховая обувь на Севере твёрдого наста. Забились за плечами песцовые хвостики, украшения парки [6] Парка — женская верхняя меховая одежда. .

Впереди — пустынная, чистая-чистая холмистая тундра, долгая, как зима. Туда, огибая холмы, уходил еле заметный след оленьей упряжки. На подъёмах он был чётче обозначен тёмными вмятинами от оленьих копыт, на разворотах блестел снежными срезами от полозьев нарт.

Спрямляя путь, Олеконе порой взбегала на сугробы, меховым комочком скользила по откосу. В низине, между двух холмов, она придержала шаг. На снегу было много следов — олени тут переминались с ноги на ногу. Здесь упряжка делала остановку. Перед дальней дорогой оленевод обычно, отъехав немного, останавливает упряжку. Достаёт трубочку, закуривает и, пока тянется дымок, вспоминает: всё ли взял с собой, не забыл ли что — ружьё, патроны, спички, соль… Об этом надо бы подумать в посёлке, но там людно, суетливо, разве всё вспомнишь? А здесь тишина. Если забыл что, можно вернуться. Другие забыли что-то передать — могут догнать. Кончился табак в трубочке и — в путь!

На упряжке, что оставила здесь следы, уехали вместе со своим дедушкой в стойбище брат и сестра Ямкины — второклассница толстушка Лими и пятиклассник Ячку, или Песец, как его все зовут за удивительное проворство в играх.

Должна здесь остановиться и та упряжка, на которой умчит с отцом в тундру Варчи. И пока отец будет вспоминать, не забыл ли что, будет вспоминать и Варчи… И может, вспомнит, непутёвый, что забыл дружбу… И подумает: «Разве можно дружбу забывать?»

Варчи ох как ждал этого дня, когда отец заберёт его с собой! Отец Варчи оленевод. Всю зиму он кочевал с оленьим стадом в лесотундре, там из-под рыхлого снега — оленям легче добывать корм. Сейчас весна, и хоть мороз ещё крепкий и с крыш ещё не свисают сосульки, оленьи стада уже движутся на север. Движутся медленно — у мам-важенок появились малыши, — однако к тому времени, когда наступит летняя комариная пора, стада уже дойдут до Ледовитого океана, там прохладно и комары не так донимают оленей. Когда стадо проходит не очень далеко от посёлка, родители приезжают в школу-интернат за ребятами. Учёба ещё не кончилась, но детей оленеводов отпускают раньше, потому что когда стадо уйдёт за сотни километров, его уже не догонишь. Они и школьную программу поэтому заканчивают раньше.

Варчи будет всё лето кочевать по тундре. На разлившиеся от талой воды озёрца прилетят дикие утки, гуси, кулики, гагары, невообразимый галдёж поднимут. Шумно в тундре станет. Олеконе знает это — отец не раз брал её с собой в стойбище. В тундре простор: месяц иди — ни одного дома не встретишь. Поднимешься на сопку — впереди только оленьи спины да рога колышутся, конца-края не видно. Идти за стадом, собирать отбившихся оленей нелегко. К вечеру так и падаешь на меховую подстилку. Но Варчи этого не боится. Варчи сильный.

Олеконе тоже скоро поедет домой. К себе, на Большую Хету. К крутым берегам с густыми зарослями тальника, к песчаным островам, возле которых стаями ходит рыба. Будет уходить туда на лодке, неводить, радоваться, когда рыбы в невод попадёт много. Только без Варчи ей будет скучно. Вместе-то всю зиму как весело было!

— Идём рыбачить, — кричал ей Варчи, просунув в приоткрытую дверь пионерской комнаты свою лохматую голову.

В руках у него было всё нужное для подлёдного лова.

Они сбегали с крутого, в снежных надувах берега.

— Маленько осторожно, упадёшь, — смеялся Варчи.

А она, не удержавшись, всё же скатывалась вниз.

Потом Варчи долбил пешней уже крепко схваченные льдом старые лунки. А она готовила лески.

На какую глубину опускать блесну, как раздразнить сонную рыбу, чтобы она схватила приманку, Олеконе знает точно. Леска в её руке дрожит, подёргивается. Значит, и блесна на глубине шевелится, как живая, приманивая рыбу. Рыба ходит где-то рядом, но в чёрной воде лунки, из которой густо идёт пар, ничего не видно. Тут нужно ох какое терпение! Руки стали красными от мороза, их ломит, но Олеконе не показывает вида — нельзя при Варчи. Ещё посмеётся:

— Маленько жарко?

Но вот подсечка — и рыба на крючке! Она всё ещё сонная и не очень-то понимает, что с ней случилось. Скоро из воды высовывается лупоглазая морда линя или усатая сома. И тут рыба начинает рваться из рук. Варчи бежит от своей лунки, помогает Олеконе вытянуть рыбу.

— Однако, счастливая ты, мне рыба только хвостом махнёт и — к тебе. Ты что, слово знаешь? — смеётся он.

После мороза хорошо было греться у раскалённой печки в пионерской комнате и читать интересную книгу. Чаще читала она. А Варчи слушал. И тут же — чирк-чирк карандашом — на бумаге уже горбатый медведь вылезает из берлоги, а то мчат большерогие олени, да не по холмам и горам, а прямо к облакам взвиваются!

— Это что — олени-птицы? — удивлялась Олеконе. — Так же не бывает.

— Не бывает, не бывает… А ты откуда знаешь? — сердился Варчи и тотчас вместо луны, что смотрела сверху, рисовал её рожицу, смешную, но очень похожую.