Редьярд Киплинг - Пак с Волшебных холмов

– Надо же! Вылитый я! – воскликнул Пак, задирая нос и гримасничая, как перед зеркалом. – Эй, глядите! Дождь прошел. Терпеть не могу сидеть под крышей в хорошую погоду!

– Отлично! Передохнем. – Гэл вскочил на ноги. – Кто пойдет со мной в «Липки»? Там и потолкуем.

Они слезли вниз и, выйдя наружу, обогнули мокрые ветлы у сверкающей на солнце плотины.

– А это что такое? – удивился Гэл, уставившись на посадки хмеля, уже готового расцвести. – Виноград? Да нет! И на фасоль не похоже, она вьется совсем по-другому. – И он потянулся за своей книжечкой для зарисовок.

– Это хмель, – объяснил Пак. – В ваше время его тут не было. Растение, посвященное Марсу; его сушеные цветки придают аромат элю. Есть такой стишок:

– Что такое ересь, я знаю. Хмель я видел – славен Господь, сотворивший такую красоту! А что такое «индюки»?

Ребята рассмеялись. Они знали, что в «Липках» разводят индюков; и действительно, едва они подошли к саду, как целое их стадо выступило им навстречу.

Книжечка Гэла снова очутилась у него в руках.

– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он. – Вот она, Гордыня в пурпурных перьях! Вот они, Презрение, Кичливость и Буйство Плоти! Как вы их называете?

– Индюки! Индюки! – закричали ребята, а самый старый и важный индюк злобно закулдыкал, наступая на пришельца в лиловых чулках.

– Прошу прощения вашего величества! Мне сегодня удалось сделать два замечательных рисунка! – Гэл снял берет и отвесил учтивый поклон задохнувшемуся от бешенства индюку.

По блестящей от капель траве они пошли к пригорку, на котором стоял фермерский дом. Старый и шершавый от непогод, он казался почти рубиново-красным в предзакатном свете.

Голуби на трубе клевали известку, пчелы, жившие под черепицей с тех самых пор, как дом был построен, наполняли августовский воздух слитным гулом, и запах самшита у изгороди мешался с запахом мокрой земли, свежеиспеченного хлеба и щекочущим печным дымком.

Жена фермера вышла на порог, держа в руках младенца, сощурилась на солнце из-под ладони, наклонилась, чтобы сорвать веточку розмарина, и направилась в сторону сада. Старый спаниель в будке пролаял разок-другой, как бы напоминая, что опустевший дом – под бдительной охраной. Пак потихоньку притворил садовые ворота и накинул щеколду.

– Можно ли объяснить, почему я так люблю все это? – прошептал Гэл. – Что могут знать горожане о доме – или о той же земле?

Они уселись рядом на вытесанной из дуба скамье, глядя через луг, по которому тек Мельничный ручей, на заросшие папоротником ямы и овражки Кузнечного Холма за домом Хобдена. Старик в своем саду, возле ульев, рубил и связывал прутья. Целая секунда проходила между взмахом его топора и мигом, когда звук удара достигал их слуха.

– Эх! – вздохнул Гэл. – А ведь я помню время, когда на том самом месте стояла Нижняя Кузня – литейная мастерская Джона Коллинза. Много раз по ночам будил меня его большой молот: « Бум-бабах! бум-бабах! » Если же ветер дул с востока, можно было услышать, как кувалда Тома Коллинза в Стокензе отвечает брату: « Бум-бам! бум-бам! » А где-то посередине, в Брайтлинге, молотки сэра Джона Пелема врывались между ними, как ватага школьников. « Тум-тики-тум! тум-тики-тум! » – повторяли они, пока я снова не засыпал. Да, кузниц и плавилен в округе было что кукушек в мае. Где они теперь? Все пропало, все быльем поросло!

– Что же делали эти мастера?

– Орудия для кораблей Королевского флота, хотя и не только для них. В основном серпентины и тяжелые пушки. Когда они бывали готовы, появлялись королевские офицеры и без церемоний забирали у фермеров рабочих волов, чтобы отвезти орудия к побережью. Взгляните-ка! Перед вами один из первых и лучших мастеров морского дела!

Он перелистнул несколько страниц в своей книжке и показал им портрет молодого человека. Подпись гласила: « Sebastianus ».

– Он прибыл с королевским приказом Джону Коллинзу на отливку двадцати серпентин (это такие маленькие, но очень кусачие пушечки!) для новой морской экспедиции.

Я нарисовал его, когда он сидел возле нашего очага, рассказывая моей матушке о том, какие он собирался открыть неизвестные земли в дальних краях. И он в самом деле открыл их! Обратите внимание на этот нос, устремленный в неизвестность морей и бурь! Его звали Себастьян Кэбот, он был из Бристоля – для нас почти иностранец. Я ему многим обязан. Он помог мне в строительстве церкви.

– Я думал, что вам помог сэр Эндрью Бартон, – опять вмешался Дан.

– Ну, давайте все по порядку, – кивнул Гэл. – Себастьян был первым, кто наставил меня на путь. Ведь я приехал сюда не служить Богу, как пристало зодчему, а чтобы показать людям, какой я великий мастер. Им же было, попросту говоря, начхать на мое величие и мое мастерство. Какого лешего я примазываюсь к их Святому Варнаве? Ну, обветшала церковь еще со времен Черной Смерти, и пусть себе разваливается понемножку, а я там хоть удавись на своем строительном отвесе! Знать и простолюдины, богачи и бедняки – все как будто сговорились против меня. Один лишь сэр Джон Пелем из Брайтлинга ободрял меня и советовал продолжать дело. А как продолжать? Разве я не просил у мастера Коллинза длинной телеги с упряжкой, чтобы доставить бревна? Нет, он отправил уже волов в Льюис за известняком. Разве он не обещал мне железные скобы и тяжи для крыши? Ничего я так и не получил, кроме каких-то треснутых и гнутых железяк. И так во всем. Обещалось все, но не исполнялось ничего, пока я не встану над душой, но и тогда дело делалось вкривь и вкось. Казалось, всю округу кто-то заколдовал.

– Очень похоже, – подтвердил Пак, подтягивая колени к подбородку. – А ты никого не подозревал?

– Нет, пока не приехал за пушками Себастьян и Джон Коллинз не стал с ним играть в те же дурацкие игры, что и со мною. Каждую неделю две из трех отлитых пушек оказывались с изъяном, годные разве что в переплавку. А Джон Коллинз торжественно клялся, тряся головой, что не позволит отправить королю ни одной пушки сомнительного качества. Святые угодники! Себастьян просто с ума сходил. Я-то знаю: мы с ним частенько сиживали на этой скамье, делясь своими печалями.

Когда Себастьян убил уже шесть недель впустую, получив за это время только шесть серпентин, пришло известие от Дирка Брензетта, капитана шхуны «Лебедь», что каменную плиту, которую он вез мне из Франции для купели, пришлось сбросить в море, когда его корабль уходил от Эндрью Бартона, гнавшегося за ним до самого порта Рай.