Януш Корчак - Когда я снова стану маленьким

Почему „нет“? Ну почету? Потому что боятся, как бы чего не вышло, потому что не хотят беспокоиться, потому что им это не нужно, „совсем ни к чему“. Ведь такие пустяки, ничего серьезного, — могли бы и разрешить, да не хотят. „Нет“!

А мы знаем, что могло бы быть и „да“, что это случайный запрет, что они согласились бы, если бы дали себе хоть чуточку труда подумать, по-смотреть нам в глаза, понять, как нам этого хочется.

Я спрашиваю:

— Можно?

И жду. Взрослые никогда и ничего так не ждут. Разве что заключенный выпустят ли его на свободу?

Я жду, и мне кажется, что, если бы мама не позволила, я бы не простил ей этой обиды. Взрослые считают, что мы просим обо всем, что в голову взбредет. И тут же забываем. Конечно, и так бывает, но бывает и седеем иначе. Иногда мы не решаемся о чем-нибудь попросить: знаем, что все равно из этого ничего не выйдет. А как больно, когда отказывают, да с те с насмешкой, со злостью. Лучше уж затаить боль и ни о чем не просить или долго и терпеливо дожидаться, не придут ли взрослые в хорошее расположение духа, не будут ли так довольны нами, что не сммогут отказать. Но часто и тут нас ждет неудача. Тогда мы сердимся и на них и на себя:

„Эх, зачем я поторопился, может, в другое время позволили бы!“

Мне кажется, что у взрослых какие-то другие глаза. Вот когда меня товарищ о чем-нибудь просит, мне стоит на него только взглянуть, и я уже знаю, что делать: согласиться сразу или поставить условие, расспросить поточнее, отложить на потом. Если я даже и не могу выполнить его просьбу, то все равно никогда не осмелюсь так вот, сразу, ему отказать без всяких объяснений.

А взрослые и не догадываются, почему мы иногда упрямимся, делаем что-нибудь назло.

А бывают взрослые, которые нас сперва будто и не замечают.

Скажут только:

„Здравствуй, орел!“

Или:

„Вот какой уже большой молодой человек!“

Ведь надо же что-нибудь сказать. И видно, что он иначе не умеет и как будто стесняется. Если он погладит тебя по голове, то осторожно, словно боится, как бы чего не сломать. Это сильные, добрые, деликатные люди. Мы любим слушать, когда они разговаривают с другими взрослыми, рассказывают о каких-нибудь приключениях, о войне. Таких людей мы любим.

Мама позволила мне пойти на пожар. Надо торопиться, а то пожарные проедут, и тогда мне пожара не найти.

— Только сейчас же возвращайся!

Кто знает, что это значит: „Сейчас же возвращайся!“

Никогда не угадаешь, что тебя ожидает.

Вдруг мама еще что-нибудь добавит или Иренка привяжется. А потому я хвать шапку — и был таков. Скачу через четыре ступеньки. Когда спускаешься таким манером, надо крепко держаться за перила. Бывает, что и занозу всадишь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать.

Один мальчишка сказал мне, где горит. Недалеко. Керосиновая лавка. Говорят, что в подвале бензин. Если вспыхнет, весь дом взлетит на воздух. Полицейские разгоняют народ. Сверкают каски пожарных.

Как красив пожар… И как благородна борьба с огнем…

Я то тут постою, то там, смотрю на пожар, а сам все думаю, что пора домой, — еще только одну минутку постою… Но не остаться до конца невозможно, хоть и знаю, что накажут.

Говорят, сейчас приедет скорая помощь: женщина одна обгорела. Огня уже не видно, только дым…

Пожалуй, я не буду дожидаться скорой помощи. И так не протиснуться…

А тут опять поднимается вверх столб огня. Пожарник подает на второй этаж новый шланг.

„Вот как пустит воду, так и пойду…“

А может быть, дом теперь рухнет?.. Уже даже хочется, чтобы поскорее все кончилось.

Полиция нас отогнала. И опять плохо видно. И я хочу уходить. А тут говорят, что у пожарников что-то испортилось и приедет новая команда.

Я вижу Фелека, и Бронека, и Гаезского… Поскорее бы погасили. Но никто не отходит, а раз они стоят, одному уходить как-то досадно.

Прибегаю домой, а мама говорит:

— Нечего сказать — сейчас же!

Я жду, может, спросит, где горело. Но мама вышла из комнаты. Снова сажусь за уроки.

Подходит Ирена: — Где ты был?

Я говорю: „Уйди“, потому что только что прочел задачу и не очень-то понимаю, как ее решать. А Ирена стоит. Тогда я говорю:

— Я был там, где горело. Ну, уходи! — Что горело?

Ведь все равно не поймет. Но я терпеливый. Я говорю: — Горела керосиновая лавка. — Почему?

— Потому что у тебя нос сопливый. Пойди утрись! Она застыдилась и отошла. Мне ее жалко. Зачем я так грубо сказал? Уже второй раз сегодня: утром Манеку, а теперь ей. Я говорю:

— Пойди сюда, расскажу.

А она уже ушла. Наверное, обиделась. И я снова читаю задачу, пото-му что завтра первый урок арифметика. А Ирена снова здесь:

— Я уже нос вытерла. Я ничего не отвечаю.

Она стоит и говорит тихо-тихо, будто сама себе: — У меня теперь чистый нос. И штанишек не видно. Покорно так, боится, что я рассержусь.

Ну что? Пожалуй, придется ей рассказать? И я рассказываю. Она, конечно, ничего не понимает. Про все спрашивает: „Почему?“ Почему вода, почему шланги, почему пожарники, какой бензин, живой ли, большой ли?

Маленькая, не понимает. Я ведь тоже ничего не знал. — Погоди, я тебе сейчас нарисую.

Нарисовал пожарного в каске, шланг, — все ей объяснил. Если бы не мы, эти малыши ничего бы не знали. Они все узнают от нас. Мы — от старших, а они — от нас. Я не знаю, что еще сказать, и говорю:

— Повтори!

— В лавке загорелась вода. Приехала полиция и разгоняла. И был огонь, и был пожар.

Она думает, что огонь и пожар это разные вещи.

— Пожар сделался от огня.

И опять у нее под носом мокро, но я уже ничего не говорю. Пускай. Все равно задачи не сделаю. Стал учить вслух стихи, а Ирена слушала.

Вернулась мама, и я пошел во двор на каток: там большую такую площадку ребята ногами раскатали. Я уже умею кружиться и ездить задом наперед. Хочу научиться приседать на одной ноге. Четыре раза упал. Ушибся немного.

Когда я ложился спать, мне было грустно…

Еще тоскливее, чем когда был взрослым.

Тоска и одиночество, и жажда приключений…

Лучше бы родиться в жарких странах, где есть львы, людоеды и финики…

Почему люди всегда живут так скученно? Столько на св-ете пустого места, а в городе тесно…

Эх, пожить бы среди эскимосов, или с неграми, или с индейцами…

Как красив, должно быть, пожар в степи…

Или хотя бы сад у каждого был перед домом! Посадили бы цветы на клумбах, поливали бы…

И опять я думаю о Пятнашке.

Что я скажу Бончкевичу?

Потому что мне уже даже и расхотелось щенка брать. Возня с ним. Еще разозлюсь на него и побью. И станет жалта. И дворник его отовсюду будет гонять, и ребята во дворе. Слишком большая ответственность заботиться о живом существе.

Если Бончкевич хочет, пусть оставляет его у себя.

Любовь

У нас были гости. Мама надела платье, которое изъели столь. Но было незаметно, потому что тетя хорошо переделала. Били именины, и все танцевали. Началось все вечером, а когда кончилось, я не знаю, потому что я спал у Кароля.