Януш Корчак - Как любить ребенка (часть 1)

А прежде всего нужно, чтобы наука знала.

Следует произвести генеральный пересмотр всего того, что мы приписываем сегодня периоду созревания, с которым мы всерьез считаемся (и это правильно). но не преувеличенно ли, не односторонне ли, а главное, учитываем ли мы составляющие его факторы? Разве познание предыдущих этапов развития не позволило бы объективнее приглядеться к этому новому, но всего лишь одному из многих периодов неуравновешенности, с чертами, похожими на прежние, лишить его нездорового ореола таинственной исключительности? Разве не обрядили мы созревающую молодежь в униформу неуравновешенности и возбудимости, как младших в униформу покоя и беспечности, разве не передается ей это наше внушение? И не влияет ли наша беспомощность на турбулентность процесса? Не слишком ли много мы разглагольствуем о пробуждающейся жизни, рассвете, весне и порывах, не слишком ли мало у нас фактических научных данных об этом периоде?

Что определяет: явление общего бурного роста или развитие отдельных органов? Что зависит от изменений в кровеносной системе, сердце и сосудах, от наследственного либо качественно нового окисления тканей мозга и их возрождения, а что — от развития желез, голосовых связок и волосяного покрова на коже?

Если некоторые явления вызывают панику среди молодежи, болезненно поражая ее, собирая богатый урожай жертв, ломая ряды и внося в них уничтожение, то это не потому, что так должно быть, но оттого, что таковы сегодняшние социальные условия, оттого, что вся современная жизнь способствует именно такому течению этого отрезка жизненного цикла.

Уставший солдат легко поддается панике, недоверчиво глядя на тех, кто ведет его, подозревая измену или видя нерешительность командиров; еще легче, когда его мучает беспокойство, незнание, где он, что перед ним, что по сторонам и за ним, легче всего, когда атака начинается неожиданно. Одиночество благоприятствует панике, сплоченная колонна, плечо к плечу, умножает спокойное мужество.

Вот так и молодежь, уставшая от собственного роста и одинокая, лишенная умного руководства, заплутавшая в лабиринте жизненных проблем, вдруг сталкивается с противником, имея преувеличенное представление о его сокрушительной силе, не зная, откуда он взялся, как от него прятаться, как защищаться.

Еще один вопрос.

Не путаем ли мы патологию периода созревания с его физиологией, не сформировали ли наши взгляды врачи, наблюдающие лишь maturilas dificilis созревание трудное, ненормальное? Не повторяем ли мы ошибки столетней давности, когда все нежелательные симптомы у ребенка до трех лет приписывались тому, что у него режутся зубки? Может, то же, что сегодня сохранилось от легенды о «зубках», через сто лет останется от легенды о «половом созревании».

Исследования Фрейда сексуальной жизни детей запятнали детство, но не очистили ли они тем самым молодежь? Распространение любимой иллюзии о безупречной белизне ребенка развивало другое чудовищное заблуждение: вдруг «в нем пробудится зверь и бросит его в болото». Я привел эту крылатую фразу, чтобы подчеркнуть, насколько фаталистичен наш взгляд на эволюцию влечения, так же связанного с жизнью, как и рост.

Нет, туман зыбких чувств, которым только сознательная или неосознанная извращенность придаст преждевременную форму, это не пятно: нс пятно и невыразительное поначалу «что-то», которое медленно и на протяжении многих лет все более явно окрашивает чувства представителей обоих полов, чтобы в момент созревания влечения и полной зрелости органов привести к зачатию нового живого существа, преемника в веренице поколений.

Половая зрелость: организм готов без вреда для собственного здоровья дать здорового потомка.

Зрелость полового влечения: четко оформившееся желание нормального соединения с представителем противоположного пола.

У молодежи мужского пола половая жизнь начинается иногда прежде, чем созреет влечение; у девушек это осложняется в зависимости от замужества или насилия.

Трудная проблема, но тем глупее впадать в беспечность, когда ребенок ничего не знает, и паниковать, когда он о чем-то догадывается.

Не для того ли мы грубо отталкиваем его всякий раз, как его вопрос касается запрещенной области, чтобы, обескураженный, он не отважился бы в будущем обращаться к нам, когда начнет не только предчувствовать, но и ощущать?

Любовь. Ее взяло в аренду искусство, приделало крылья и набросило смирительную рубашку, попеременно то становилось перед ней на колени, то било по морде, усаживало на трон и выгоняло на панель, совершало тысячу бессмыслиц обожания и посрамления. А лысая наука, водрузивши на нос очки, признавала ее достойной внимания лишь тогда, когда могла изучать ее гнойники. Физиология любви знает только одностороннее: «служит для сохранения роди». Этого слишком мило, слишком убого. Астрономия знает о солнце больше, чем то, что оно светит и греет.

И так случилось, что любовь в общем предстает грязной и глупой и всегда подозрительной и смешной. Достойна уважения только привязанность, которая всегда приходит только после совместною рождения законного ребенка.

И вот мы смеемся, кода шестилетний мальчик отдает девочке половину пирожного; смеемся, когда девочка буйно краснеет в ответ па поклон соученика. Смеемся, поймав школьника на том, что он любуется ее фотографией; смеемся, что она вскочила с места.

Но недовольно морщимся, когда он и она как-то слишком тихо играют или, меряясь силой, запыхавшись, валятся на землю. Но сердимся, когда любовь дочки или сына не совпадает с нашими намерениями относительно них.

Мы смеемся, потому что далеко хмуримся, потому что приближается, возмущаемся, когда путает наши расчеты. Мы раним детей насмешками и подозрением, мы порочим чувство, не приносящее доход.

И вот они прячутся, но любят.

Он любит ее, потому что она не такая дура, как все, потому что веселая, потому что не ругается, потому что носит распущенные волосы, потому что у нее нет отца, потому что она очень симпатичная, не такая, как все.

Она любит его, потому что он не такой, как все эти мальчишки, потому что не болван, потому что смешной, потому что у него глаза сияют, потому что у него красивое имя, потому что какой-то очень симпатичный.

Скрываются и любят.

Он любит ее, потому что она похожа на ангела на иконе в боковом алтаре, потому что она чистая, а он специально ходил на одну улицу, чтобы увидеть «ту самую» у ворот.

Она любит его, потому что он согласился бы пожениться при условии никогда-никогда не раздеваться в одной комнате. Он бы ее два раза в год целовал бы в руку, а один раз — по-настоящему.