Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы

Модная мастерская была своеобразным Вариным «университетом». Пытливая девчонка жадно прислушивалась к дамской болтовне, копировала жесты, походку, не сомневаясь в их неотразимости. Но вся эта женская хитрость по причинам, Варе неясным, не действовала на Андрея, вернее, действовала вовсе не так, как предполагалось. Варя и сейчас робела, не уверенная в эффекте, который должны были вызвать локоны, что она навила себе, пользуясь раскаленным в «буржуйке» гвоздем. Ей показалось, что, выйдя из дому, Андрей как-то странно взглянул на нее. А горжета, наброшенного на плечи поверх пальто, словно бы испугался. Странно… Она столько надежд возлагала на этот кусочек меха, недавно купленный по дешевке…

Варя вздохнула, вспомнив, как когда-то Андрей сказал ей, что с ней не сравнится ни одна разряженная девица. Давно это было… Сейчас у него думы об ином.

Она видит, что он остановился, указал Емельченко на группу матросов, то ли отправляющихся на фронт, то ли являющихся боевым продотрядом. Этого достаточно, чтобы причинить ей страдания, всколыхнуть ревность ко всему новому, что вторглось за последний год в жизнь Андрея, заслонило от него Варю.

Андрей шел к двери, ведущей на перрон. Варя перемахнула через чьи-то пожитки и устремилась за ним.

Ася решила сидеть неподвижно, пока взрослые не вспомнят о ней. Вот так и прождет их, уставившись в стену, к которой прибита полоска картона со стрелой и с непонятной надписью: «Центропленбеж».

Когда Ася узнала о смерти отца, ей тоже долго не хотелось ни с кем разговаривать, только маме пожаловалась: «У меня внутри все устало». А теперь и этого некому сказать.

Временами до Аси доносился разговор соседей. Больше всех тараторила мать малыша, обряженного в поддевочку.

— Отец-то в плену пропал, — сообщила она. — Едем к родне, на деревенские корма.

Ася сидела сгорбившись. Ей отчего-то вспомнилось, с каким волнением она наблюдала однажды — это было еще в те времена, когда на углу их улицы стоял городовой, — шеренгу приютских ребят. Они были похожи на маленьких старичков, а рослая басовитая воспитательница смахивала на мужчину. Дети в серых длинных пальто парами проследовали мимо Аси и ее матери, и ни один не улыбнулся. Каждый взглянул не то со злом, не то с завистью. Мама, когда они завернули за угол, сказала: «Какие отупевшие, безжизненные лица… С малых лет их заставляют знать свое место. Вот что значит дети казенные, призреваемые…»

— Ты что пригорюнилась, девчушка? — спросил Асю незнакомый ласковый голос.

К ней склонилась женщина, немолодая, в беличьей истершейся шубке, в такой же шапочке; женщина так приветливо улыбалась, что Ася вскочила, готовая уступить ей место, но уступать не пришлось: та выкроила крошечную долю скамьи, пристроилась рядом.

— Вижу грустное личико и подошла…

Асе, легко смешивающей жизнь и книжку, вдруг представилось, что на выручку к ней, как в отчаянную минуту и положено, поспешила добрая фея. Ну да, сейчас, словно в «Золушке», все примет иной вид… Добрая фея ловкой рукой поправила Асин съехавший набок бархатный капор.

— Ты совсем утонула в своем чепце… Что у тебя за печаль?

И Ася, безучастно молчавшая все эти дни, внезапно оттаяла. Иной раз чужой участливый человек добивается больше, чем свой, привычный. Прижавшись щекой к пушистому беличьему меху, Ася отвечала на все расспросы. Про маму, про Андрея, про приют…

Неведомо из-за чего Ася прониклась надеждой, что ее слушательница придумает что-то такое, после чего все переменится, как по мановению волшебного жезла, но та ничего не придумала, только удивилась жестокосердию Андрея. Среди разговора женщина шутливо приподняла рюкзак.

— Его имущество?

— Его. Военная литература про «Максима» и еще про ружье-пулемет «Львицу».

О книжках женщина слушала рассеянно: ее заинтересовал мальчик с красным кушаком. Но тот отмахнулся от нее и стал о чем-то шептаться с матерью.

Мать осмотрелась и обратилась к Асе:

— Постереги, миленькая. — Она пододвинула к Асиным ногам сундучок и узел; затем, помедлив, водрузила ей на колени кошелку из тех, что кухарки берут на рынок. — Не обманешь: сама сирота.

Подхватив сына, женщина стала пробираться в глубь вокзала. У Аси засосало под ложечкой: она учуяла дух ржаного хлеба, пахнущего квашней, подобно черноболотским хлебцам, испеченным по-крестьянски, на закваске. Вспомнив о предупреждении Вари, Ася крепко обняла вверенное ей сокровище. Женщина в беличьей шубке зло посочувствовала:

— Деревенщина бестолковая! Навалила тяжесть на слабенькую девочку. — Не пожалев шубки, она переставила объемистую кошелку к себе на колени и приказала: — За узлами следи! Чужое.

Ася не сразу выпустила из рук драгоценный хлеб, но услышала:

— Слушайся взрослых!

Сказано это было маминым тоном, и Ася повиновалась. Женщина к тому же попросила рассказать, как они с мамой ходили в Наркомпрос. Было горько вспоминать про ту прогулку, про маму, особенно оживленную в тот день. Вдруг добрая фея, не дослушав, вскрикнула:

— Ах, началась посадка!

Вскрикнула и исчезла, не менее неожиданно, чем появилась. Ася не заметила никаких признаков начавшейся посадки, она растерянно искала глазами беличью шубку, что словно сквозь землю провалилась; искала, не разрешая себе подумать недоброе.

Из столбняка ее вывел голос молчавшего до сих пор господина.

— Знакомая твоя, что ли?

— Нет… но она…

— Она-то ловкая дама, да ты ворона. Доверили тебе…

— Где она? Где?!

Господин чуть заметно приподнял трость, как бы указывая направление в сторону выхода на площадь, а затем всем своим видом показал, что его это дело не касается.

Выскочив на площадь, Ася бросилась туда-сюда. Хотя уже начало смеркаться, ее зоркие глаза все отлично различали. Заметили они и беличью шубку возле заколоченного ларька. Ася очутилась у ларька, еле удерживая крик, но женщина как ни в чем не бывало спросила:

— Что ты, детка? — И развела руками, в которых не было никакой кошелки.

Ася опешила.

— Понимаете… вы куда?..

— Ступай, ступай… — оборвала ее женщина. — Видишь: спешу.

Какие-то новые нотки в ее голосе, что-то тревожное, мелькнувшее в лице в тот миг, когда Ася ее настигла, заставило не отступить. И потом… Почему она на площади, если ждала посадки?

Девочка крепко вцепилась в беличий рукав.

— Где хлеб? Он же чужой!

Рядом шумела, жила своей жизнью толкучка. Мимо ларька то и дело сновали люди, но все они, как определила в горячке Ася, имели разбойничий вид. Она не звала на помощь еще и потому, что из-под беличьей шапочки на нее глядели недоумевающие, невинные глаза.

— Господь с тобой, глупенькая. Пусти…

— Понимаете… — Тон, взятый женщиной, не давал Асе возможности отбросить деликатность. — Понимаете… вы случайно… нечаянно… — Наконец она выдохнула: — Обманывать грех!