Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы

— Так, одна… Дедусенко. — Ася выложила все, что знала про Татьяну Филипповну. Последние слова произнесла, осуждающе поджав губы: — Не только шить умеет, но и командовать. И сказки рассказывать, когда ее не просят.

— Очень хорошо!

— Ничего хорошего.

— Но ты все-таки дождешься ее, не сбежишь? Или струсила? Признавайся…

— Может, и струсила, а дождусь! Не обманщица!

— Я и вижу, что не обманщица. Только в форточку больше не лезь. А Дедусенко передай, чтобы сразу шла ко мне. Пусть войдет в приемную и скажет, что ее звала Надежда Константиновна.

— Кто? Ладно. Скажу.

Уже в дверях Надежда Константиновна сказала:

— И не грусти. Никто тебя насильно не схватит.

— Пусть хватают. Мне все равно.

— Уж и «все равно»! Почему же нам, взрослым, не все равно, что с тобой станет? Ну, ну, не вешай носа! Будет невмоготу, прибежишь сюда. Запомнишь, к кому? К Надежде Константиновне.

В кабинете Надежды Константиновны Крупской, как и в других комнатах Наркомпроса, бросалось в глаза характерное для того времени сочетание так называемых «остатков былой роскоши» с суровыми вкусами новых хозяев. Стильный дивен для посетителей — и донельзя скромное убранство письменного стола. Массивный, черного дерева стол, примыкающий к письменному, предназначенный для того, чтобы вокруг него рассаживались участники небольших совещаний, — и скромные венские стулья, обступившие этот стол. Великолепно отделанные стены — и два небольших портрета в простеньких рамках: Маркс и Энгельс.

Преодолев смущение, Татьяна села.

— Так вы жена Дятла?

Вот как!.. И партийную кличку Григория знает. И помнит, как он заезжал к ним в Краков…

Муж не раз рассказывал Татьяне о Крупской, помощнице и друге Ленина. Он восхищался тем, с какой точностью, неся на своих плечах утомительную будничную работу большевистского ЦК, она запоминала все необходимые сведения — шифры, фамилии, партийные клички. Теперь Татьяна сама удивлялась ее поразительной памяти. Надежда Константиновна знала многих товарищей Григория, помнила, кто где работал в годы подполья, на какой участок работы послан сейчас.

Расспрашивая, каким делом занимался Дедусенко в Москве до того, как стал командиром, Крупская — так показалось Татьяне — старалась побольше разузнать и о ней самой. Роясь в ящике письменного стола, она спросила:

— Вы читали письмо, которое ваш муж направил мне накануне отъезда? О детских домах.

— Не только читала, каждую строку помню.

— Хочется показать вам один документ, декрет, который на днях будет опубликован. — Крупская вышла из-за стола и тихо позвала своего секретаря: — Голубушка, Ольга Степановна!

Взяв из рук секретаря бумагу, она попросила разыскать какую-то Гущину:

— Попробуйте, Ольга Степановна. Возможно, она еще не ушла. А вы, товарищ Дедусенко, пока ознакомьтесь с декретом.

Татьяна стала читать. В руках у нее был подписанный Лениным и Луначарским декрет об учреждении «Совета защиты детей».

Совет Народных Комиссаров объявлял одной из важнейших государственных задач снабжение детей пищей, одеждой, помещением, топливом, медпомощью — всем необходимым. Прямо, без всяких обиняков в декрете было сказано о тяжелых условиях жизни в стране. Сказано, что революционная власть обязана сберечь в опасное время подрастающее поколение. Сдвинув светлые брови, Татьяна старалась затвердить слова декрета. Она хотела, не упустив ни одной подробности, написать о нем Григорию. Ведь именно об этом — о том, что сказано в декрете, — ее муж мечтал в последний вечер перед отправкой на фронт.

В кабинет вошли два паренька с завода Бромлей. Разговор зашел о только что возникшей там профтехнической школе. Крупская внимательно выслушала обоих, не мешая им препираться, перебивать друг друга. И Татьяне вспомнилось, как один из товарищей Григория, побывавший в свое время в партийной школе в Лонжюмо [2] Школу в Лонжюмо, под Парижем, организовал В. И. Ленин летом 1911 года для русских рабочих, большевиков. , уверял, что никто так не умеет слушать, как Крупская. По его словам, где бы Надежда Константиновна ни была — в уличной ли толпе, на собрании ли, — она все впитывала в себя, чтобы потом передать Владимиру Ильичу. Татьяна подумала, что, верно, до Ленина и теперь доходило то большое и малое, что Крупская выясняла из разговоров со множеством лиц, посещавших ее кабинет.

Напутствуя бромлеевцев, Надежда Константиновна сказала:

— Главное, не пугайтесь трудностей. У всех так. Дело новое. Поверите, вот в Наркомпросе работаешь, так каждый вечер словно уроки готовишь! Жизнь ставит тот или иной вопрос, и для того, чтобы ответить на него, разобраться в нем, надо ряд книг перелистать, посидеть над материалами.

В кабинет заглянул пожилой наркомпросовец с потрепанным портфелем под мышкой, в пенсне на замерзшем носу.

— Я, Надежда Константиновна, только что из клуба «Парижская коммуна».

Наркомпросовца сменила очень живая, прямая станом старуха, видно, большая спорщица. Разговор шел о том, какими должны быть буквари для взрослых.

Татьяна, сидя на покойном, обтянутом гобеленом диване, внимательно следила за всем. С той минуты, как она попала в этот кабинет, она со все возраставшим интересом, даже с завистью вбирала в себя дыхание жизни, которую почти не знала, и которая теперь показалась ей такой привлекательной.

Крупская, полуприкрыв лицо рукой, слушала очередного посетителя.

Двери в кабинет распахнулись, и вошла Гущина, Татьяна еле сдержала улыбку: так не вязались энергичные, размашистые жесты, грубошерстная, колом торчащая куртка с хрупким, нежным обликом девушки.

Гущина тряхнула мягкими, коротко подстриженными волосами, поздоровавшись таким образом с Татьяной, а затем по приглашению Крупской села на стул, по-мальчишески закинув ногу на ногу. Спрятав улыбку, Надежда Константиновна рассказала, как осенью, вскоре после съезда РКСМ, группа учащейся молодежи пришла с просьбой использовать их «на фронте коммунистического просвещения масс». Большинству из них Надежда Константиновна посоветовала отдать свои силы детским домам — трудному, неналаженному делу.

— Самый страшный дом достался бедняжке Ксюше…

«Бедняжка Ксюша» вскочила, сунула руки в карманы, всем своим видом показывая, что никому, кроме товарища Крупской, она, товарищ Гущина, не позволит называть себя так по-домашнему.

— Не говорила я, что самый страшный… Отлично справлюсь…

Надежда Константиновна улыбнулась.

— Ты просила совета? Так присядь на диван и поведай товарищу Дедусенко без прикрас о положении в бывшем Анненском.

— Он не Анненский! Я забыла сказать, у вас в прошлое воскресенье митинг был. Мы теперь «Имени Карла и Розы».