МАТО НАЖИН - МОЁ ИНДЕЙСКОЕ ДЕТСТВО

Некоторые индейцы имели совсем мало лошадей – ровно столько, сколько необходимо для их передвижения, но у других их было очень много. В те дни материальное благополучие человека измерялось тем, сколько у него лошадей. Состоятельный человек имел большой табун, и его типи было большего размера, с большим количеством шестов, и ему требовалось больше коней для перевозки. У моего отца было очень много лошадей, но когда мы отправлялись ловить диких пони, то присоединяли и их к нашему табуну. Когда лагерь переезжал на другое место, нам приходилось использовать многих из наших лошадей для перевозки вещей, но ещё больший табун бежал следом. Обычно это были скаковые или боевые лошади. Те же, которых использовали для перевозки, были не столь быстрыми.

Однажды мы двигались от Змеиной Реки к реке Найобрэра. Я был всего лишь маленьким мальчиком, но моей обязанностью было направлять свободно бегущих коней. Я ехал на мышастой скаковой лошади. Она была молодой и резвой, и у нее был очень нежный рот. Таким образом, она предназначалась исключительно для скачек, но не для перевозки грузов. Когда мы двинулись, поначалу я не торопясь следовал за табуном, не давая моей лошади возможности бежать. То и дело какая-нибудь из лошадей останавливалась пощипать травы, а, заметив меня, отбегала на небольшое расстояние. Но никто из них не пытался убежать, это была просто игра. Мне это очень нравилось, и я перестал обращать внимание, на каком расстоянии от остальных я нахожусь. Прямо передо мной был холм. Некоторые из лошадей взбежали на его вершину и заметили, что остальная часть табуна со всем караваном ушла далеко вперёд. Они побежали, и скоро все остальные уже неслись во весь опор. Моя лошадь, будучи прирождённым скакуном, не могла при этом устоять на месте и стала прыгать из стороны в сторону. Я пытался удержать её, но когда мы достигли вершины холма, и я увидел, что остальной табун находится в полумиле впереди, то по-настоящему испугался. Склон был крутой, а я понимал, что моя лошадь всё равно последует за остальными, и я не смогу её удержать. В течение нескольких минут мы неслись вскачь с холма, и я не мог ничего поделать. Для моего возраста я был хорошим наездником, но всё же мне было лишь шесть лет, и у меня было слишком мало сил, чтобы удержать этого коня. Я уже представлял себе, как падаю и лошадь скачет вперёд без меня. От жалости к себе я заплакал. Со слезами на глазах я пытался удержать её, натягивая узду то в одну, то в другую сторону, и наконец добился своего. Для меня это было большим достижением. Вскоре мы догнали остальных, и я перестал плакать. Потом мне было очень стыдно за это, но вокруг никого не было, и никто не видел моих слёз. Сейчас я рассказываю об этом впервые. На следующий день я попросил свою мачеху (жену моего отца) дать мне другую лошадь. Она дала мне гнедого пони, который был старше, и дальше я ездил уже на нём и потому знал его – во всяком случае, думал, что знаю.

Уже на следующий день того перехода я чувствовал себя счастливым. Гнедой конёк слушался меня, а я, верхом на нем, распевал песни, которые слышал от своего отца. При этом я несколько отвлёкся от своих обязанностей. В этот день шёл небольшой дождь, и лошади стали резвиться и брыкаться. Я с удовольствием наблюдал за этим, пока не осознал, что мой собственный пони заняться тем же самым. И он это сделал, – и именно тогда, когда мы находились на высоком холме. Он начал скакать и прыгать так неожиданно, что я не удержался и полетел вниз. Склон был очень крутой, и ухватиться было не за что, поэтому я скатился вниз до самого конца. Там рос кустарник, но он был сухой и полный колючек. Таким образом, достигнув подножия холма, я был исцарапан с ног до головы. У меня было множество ссадин на лбу, вокруг глаз и на подбородке. Кровь текла по лицу, и я заплакал. Одна из жён отца увидела, что я упал и поспешила ко мне. Она подняла меня и, увидев, что я плачу, сказала:

– Будь мужественным, сын. Ты ведь не девочка.

Услышав это, я захотел показать ей мою стойкость и улыбнулся сквозь слёзы.

Я скакал следом за ней, пока мы не достигли лагеря, и там для меня всё закончилось очень хорошо. Моё лицо умыли, и все смотрели на меня, как на героя. Когда вечером я увидел отца, он сказал мне:

– Сын, я горжусь тем, что ты не плакал, подобно женщине.

Жена отца присутствовала при этом, но не сказала ни слова о том, что видела меня плачущим. На каждую мою царапину отец наложил мазок красной краски; скоро я был весь раскрашен, как воин, вернувшийся из сражения. Когда всё племя увидело меня, краску смыли, и мои царапины скоро зажили. Я давно забыл о своих ссадинах и синяках, но до сих пор помню о доброте мачехи. Так она научила меня стойкости.

Я говорил, что, как правило, мы ездили верхом без седла. Так оно и было… Однако, сёдла у нас всё же были, и, на мой взгляд, – намного мягче и удобнее, чем у белых.

Они делались из мягкой шкуры оленя-вапити, и та сторона, где была шерсть, прилегала к лошадиной спине. Таким образом, седло было мягким, как подушка, и очень лёгким, не то что неподъёмные конструкции белых из толстой кожи и железа. Они очень неудобны для лошадиной спины, и это имеет немалое значение для индейца. Если спина у лошади вспотела, то он снимает седло и несёт его в руках до тех пор, пока она не высохнет. Индейское седло очень лёгкое, и его можно перекинуть через плечо, идя пешком. Сёдла белых не просто тяжёлые, но и очень неудобные, и мне всегда было жалко бедных лошадей, страдавших от такой тяжести. Индеец никогда не станет так обходиться со своим конём. Если он совершает длинное путешествие, то время от времени слезает с лошади и идёт пешком рядом с ней, чтобы дать ей возможность освежиться и сохранить силы.

Я уже много рассказал о том, как мы играли со своими луками и стрелами и готовились стать охотниками. Однако в этом деле было много уроков, которые нельзя было усвоить без специальной практики. Поэтому наши отцы учили нас, разрешая участвовать в охоте вместе с ними. Нам объясняли как выследить дичь, как подобраться к ней поближе, как снять с неё шкуру. Нам показывали, как следует освежевать добычу и навьючить её на лошадь. Правильно разделать тушу убитого животного было необходимо для того, чтобы потом в лагере женщины могли высушить мясо; если же разрезать его неверно, то сделать это было уже очень трудно…

Всё это было хорошей тренировкой для нас, мальчишек. Так же, как матери учили девочек быть хорошими хозяйками, наши отцы учили нас быть искусными охотниками. Родители были нашими единственными учителями. Мы не ходили в школу и не получали по её окончании бумажный лист под названием «диплом». Но когда наше обучение подходило к концу, мы были готовы столкнуться лицом к лицу с реальной жизнью.