Владимир Свирский - Спрси у марки

Сглотнув слюну, не отрываясь, смотрел Григорий Александрович Боровой на неказистую, ничем с виду не привлекательную открытку. Но для него она полна была огромного смысла. И не только филателистического. В субботу двадцать первого июня сорок первого года они с матерью уезжали из Ленинграда в Минск, куда за месяц до этого был переведен отец — командир Красной Армии. Они бы и раньше уехали к нему, но решили подождать, когда Гриша закончит девятый класс.

Боровой оторвал взгляд от штемпеля и перевел его чуть ниже, туда, где значились адрес и фамилия адресата.

Будь на месте Григория Александровича кто-нибудь другой, он бы вряд ли смог разобрать хоть одно слово: текст, написанный треть века назад, окончательно выцвел, стерся, оставив после себя лишь едва различимый след. Да и Григорий Александрович тоже ничего бы не разобрал, если бы сразу за типографским грифом «Кому» стояла другая фамилия и написана она была бы другим почерком. Но открытка была написана именно тем почерком и адресована именно тому человеку!

— «Боровому Грише», — прочитал он.

На лбу его вздулась вишнево-красная жила, глаза не видели ничего, кроме этих двух слов. Еще через мгновение они уже вообще ничего не видели в реальном мире, и Григорий Александрович Боровой оказался в том далеком времени, когда его называли без всякого отчества — Гришей, Гришкой или Бором.

Бором назвала его Аня. Они тогда учились в восьмом… нет, в седьмом классе. Точно, в седьмом, это было в первый год, когда Аня пришла в их школу. О знаменитом физике Нильсе Боре никогда никто из ребят и слыхом не слыхал. И Аня не слыхала. А когда услыхали, переиначивать уже не стали. То ли потому, что Гриша здорово сёк по физике и математике, то ли потому, что клички голосованием не присваиваются. А если бы и присваивались, то Аня все равно была против переиначивания, а раз она была бы против, то и другие тоже.

— Что с тобой? — донесся до него участливый голос старушки. — Смотри, руки-то как дрожат, словно курей воровал! Неужто и взаправду такое сокровище?

— Да, да, взаправду, — машинально произнес Боровой. — Да, да…

А сам силился разобрать, что же написала ему, вернее — не ему, а Грише Бору почти сорок лет назад его одноклассница Аня Тимофеева.

Аня писала пером «рондо». Пользоваться этими перьями у них в школе запрещалось, но на Аню запрет не распространялся. Почерк у нее был особый — буквы квадратные, каждая отдельно, вроде одинаковых домиков. Этими домиками застраивались все стенгазеты — сотни улочек-строчек, и читать их было одно удовольствие. Разобрать их сейчас, через столько лет, смог только он.

— «Сегодня днем на вокзале, — прочитал Григорий Александрович, — я хотела сказать тебе, что я, наверно, очень плохой человек. Я страшная эгоистка! Не спорь, пожалуйста! Я не любила тебя, Гриша. Вернее, я любила в тебе себя. Ты поймешь… Не обижайся, слышишь! Я приказываю тебе не обижаться!..»

Теперь он вспомнил: Аня пришла на вокзал проводить его. За несколько минут до отхода поезда она хотела что-то сказать, но потом раздумала, обещала сразу же написать. Письма он не получил, да и не мог получить, потому что, когда они с матерью приехали в Минск, на город уже падали бомбы.

— Так какая ж будет ей цена? — вернула его в реальный мир старушка. — Мне деньги, ой, как пригодятся! Они, правда, никому не лишние, но раз уж мне такая фортуна мигнула…

— Цена? Ах да, цена…

Он поспешно ответил на ее вопрос и вновь нырнул в свою юность.

«Что она нашла во мне? Что?»

Этот вопрос Григорий Александрович задавал себе и раньше, когда был просто Гришей. Ребята в классе тоже поражались: что она в нем нашла? Слабак, тихоня, ни тебе в футбол, ни на лыжах. К тому же еще и трус. Погоди, как она написала? «Любила в тебе себя…» Ну что ж… Так оно, наверно, и было. Это не эгоизм. Или какой-то особый эгоизм. Эгоизм Пигмалиона…

С чего все началось? Он тут же вспомнил, где и как состоялось их знакомство. И как только вспомнил, почувствовал, что краснеет. Даже сейчас, через столько лет, Григорий Александрович не мог без стыда вспоминать о том уроке физкультуры. Как ни крути, а его не обойдешь, из песни слова не выкинешь!

Аню привели в их класс в середине учебного года. Последним уроком в тот день была физкультура. Валерка Шилов тоже, наверно, долго помнил этот урок.

Валерка Шилов… Сколько раз, лежа в кровати, по ночам Гриша Боровой стирал своего обидчика в порошок, выставлял на всеобщее осмеяние! Какие победы над ним одерживал! Валерка проделывал с ним то же самое. Только не в мыслях, не во сне, а самым что ни на есть натуральным образом.

Он везучий был, Валера Шилов. И сильный. И смелый. Все у него само собой получалось. Никаких кружков, спортивных секций Шилов никогда не посещал. А быстрее него в классе стометровку никто не пробегал. На лыжах равного ему во всей школе не было. Гроза вратарей — тоже он. Валера и учиться мог бы лучше всех. Но тут само собой не получалось, требовалось иногда и попотеть, а потеть он не хотел, да и не умел.

А Гриша Боровой умел, потому что до пятого класса переболел всеми известными и неизвестными медицине детскими болезнями и, конечно, пропускал гораздо больше уроков, чем посещал. Что ему оставалось делать? Только одно — догонять! Учиться самому! Вот он и привык. А когда болезни кончились, отвыкнуть уже не смог. Да и, по правде говоря, ему уже не очень хотелось отвыкать. Поэтому и знал побольше, чем другие ребята. Этих-то знаний и не мог ему простить Валера Шилов. Как уж только он не изощрялся, чтобы унизить его! Наверно, дай Гриша хоть раз отпор, Валера бы отвалился. Но о сопротивлении самому Шилову у Борового даже мысли не было! Если бы эта мысль нечаянно забрела в его голову, он бы умер от страха.

Больше всего неприятностей приносили Грише уроки физкультуры. Их Шилов использовал на полную катушку.

На том уроке мальчики прыгали через коня. Гриша тоже пытался. Он разбегался, но в лучшем случае садился на снаряд верхом.

Вторую половину урока учитель находился в противоположной стороне зала, где девочки делали упражнения на брусьях. У ребят за старшего оставался Шилов. Учитель всегда оставлял его за старшего.

Аня на уроке только присутствовала. У нее не было формы, и она сидела на низкой скамеечке около той стены, откуда ребята разбегались для прыжка.

Когда Боровой вторично спасовал перед конем, Валера громко посочувствовал:

— Что нам с тобой делать, просто не знаю! Ну скажи, как тебе помочь?

От его сочувствия у Гриши заныло под ложечкой. И не случайно.

Валера шепнул что-то Сережке Лямзикову, который совмещал при нем должность денщика и личного адъютанта. Тот метнулся в раздевалку и вскоре вернулся с пачкой «Беломора» и коробкой спичек.