Александр Родимцев - Машенька из Мышеловки

— Ну, жаркий денек! — заговорил он, улыбаясь, показывая, белоснежные зубы. — А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться. Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?

— Оказать медицинскую помощь и оставить в строю. После боя вы сообщите мне их фамилии.

— Все же это непослушание и непокорство.

— Нет, Иван Иванович, это высокий пример!

Неподалеку от нас в балочке остановилась санитарная машина. Рослый санитар легко подхватил раненого и передал в кузов другому. Он захлопнул дверцу, по-видимому собираясь уезжать, но девичий голос задержал его:

— Подождите, еще трое раненых…

Я узнал ее, это была Машенька. Запыленная, в изорванной шинели, она осторожно несла с подругой раненого офицера.

Как-то неуловимо изменилось ее лицо: строгая морщинка пролегла меж бровей, глаза смотрели напряженно и сурово.

Охлобыстин подошел к девушкам, помог им поднести раненого к машине и, прикоснувшись к плечу Машеньки, спросил:

— Сколько сегодня вынесла?

Машенька выпрямилась:

— Десять… Трех от самой реки.

Охлобыстин внимательно осмотрел ее с головы до ног и обернулся ко мне:

— Товарищ комбриг, на минутку… Посмотрите на ее шинель!

Он наклонился, взял изорванную полу шинели, потом легонько повернул сандружинницу вполоборота ко мне.

— Семь пулевых пробоин! Да, Машенька, крепко тебе везет. А все-таки жаль новенькую шинельку, да еще подобранную по фигурке, совсем проклятые фашисты испортили. Придется тебе, Машенька, заказывать новую шинель.

Почему-то девушка очень смутилась: виновато опустив голову и словно извиняясь, она сказала негромко:

— Я это поправлю, товарищ полковник… Только закончится бой, все прорехи заштопаю. Иголка и нитка всегда при мне.

— Пустяки, девочка. Главное, что ты сама цела. А пишет ли дядя?..

Глаза ее радостно засияли.

— Вы помните моего дядю?

— Еще бы не помнить двух добровольцев-разведчиков из Мышеловки! Мы тогда крепко накрыли фашистскую артиллерию, и это благодаря вашим сведениям. А тебе довелось побывать дома после боя?

— Довелось… Только нашей голубятни теперь уже нет.

Она произнесла эти слова так печально и так совсем по-детски, что я невольно подумал: ребенок… И этот ребенок умеет воевать!

Запыхавшись, к нам подбежал командир батальона и спросил:

— Значит, вы сами разыскали ее, товарищ полковник?

— Нет, я никого не искал.

— Но вы спрашивали, кто указал позицию пулеметчику. Это она, Машенька из Мышеловки! Она помогала ему тащить пулемет, и они вместе вели огонь по переправе.

— Фамилия пулеметчика?

— Рядовой Иванов…

— Да, это был Иванов, — сказала Машенька. — Сначала он не соглашался. Говорил, что очень далеко. А потом как жахнули мы по фашистам, так лодки и закувыркались посреди реки.

Я удивился Машеньке. И было чему удивляться. Она совершила подвиг, маленькая киевлянка, и не ведала об этом.

Наверное, в эту минуту я очень внимательно посмотрел на нее, и она смутилась.

Ее шинель была пробита пулей и на груди, и лишь сейчас она заметила эту восьмую прореху. Поспешно прикрыв ее рукой, она повторила чуть слышно:

— Вот беда… Штопки на целый вечер…

За время войны я видел много трогательных сцен, однако, пожалуй, впервые я был так глубоко тронут всем обликом этой девочки на переднем крае, смущенной и опечаленной тем, что не успела заштопать пробитую фашистскими пулями шинель.

— Спасибо тебе, Машенька из Мышеловки, — сказал я. — Спасибо, родная, что идешь ты с нами трудной этой военной дорогой. Спасибо за наших раненых воинов, которых ты спасла. Родина и твой родной Киев не забудут твоей отваги и твоей сердечной доброты, славная девочка наша, дочь бригады…

В тот же день я подписал реляцию о награждении орденами пулеметчика Иванова и санитарки Марии Боровиченко.

В конце октября после непрерывных боев с пехотой, танками и моторизованными частями противника наша бригада снова заняла оборону на реке Сейм, в районе села Шумаково.

Враг наседал, и мы яростно отбивались в ожидании, пока наши саперы починят подорванный мост.

Я находился среди саперов у моста, когда подкатила грузовая машина и с нее спрыгнул стройный, подтянутый офицер.

Было уже темно, однако я сразу узнал начальника оперативного отделения штаба бригады — капитана Зайцева. Этого отважного офицера я хорошо знал: Зайцев не раз ходил в разведку и дважды оставался в наших группах заслона, которые должны были стоять насмерть, удерживая заданный им рубеж.

Я заметил, что Зайцев чем-то взволнован. Мы отошли в сторонку, и я спросил:

— Есть новости?

— Очень интересные новости, — прошептал Зайцев. — Только необходимо ваше разрешение…

Мы присели на откосе берега на бревно, и капитан рассказал, что прибыл от начальника штаба бригады Борисова… Вчера перед вечером к Борисову пришли трое штатских ребят комсомольского возраста. Все они действительно оказались комсомольцами из села Гутрово и предъявили комсомольские билеты. И по документам и по внешности эти ребята не вызывали подозрений. Они сообщили, что в их селе и в соседнем селе Букреево фашисты останавливаются на ночлег. Сейчас в этих селах скопилось множество машин, груженных продовольствием, обмундированием, боеприпасами и бочками с бензином. Уверенные в полной безопасности, фашисты пьянствуют, объедаются и спят, почти не выставляя охраны.

Я слушал капитана, еще не понимая, к чему он сообщает мне все эти подробности: ведь каждому нашему бойцу было известно, как безобразничают фашисты в занятых ими селах и городах. Но Зайцев продолжал увлеченно:

— Да, понимаете, у них почти никакой охраны; правда, ходят по селу два солдата, посвистывают, иногда постреливают, словом, пугают мирных жителей. Все водители машин ночуют в крестьянских домах, а офицеры заняли здание школы.

Теперь я понял, к чему вел разговор капитан Зайцев: очевидно, он задумал совершить рейд в тыл противника. До сих пор, ведя оборонительные бои и отходя в глубь страны, мы таких рейдов не предпринимали. Правда, наши смельчаки разведчики не раз проникали через боевые порядки врага, и им приходилось иногда драться с патрулями фашистов, нападать на их обозы, на штабы. Но разведчики имели задания выяснять силы противника, пути их продвижения и замыслы и только в случае крайней необходимости вступать в бой. А Зайцев задумал другое — специальный рейд, чтобы напасть на противника в его тылу.

Я понимал, что в случае успеха такого рейда в тылу противника будет надолго посеяна паника. Это соответствовало нашим расчетам: постоянно тревожить врага, не давать ему покоя, изматывать его нервы и отвлекать силы для охраны тылов. Я спросил: