Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство

Гайдук заметил Дмухавеца. Учитель подошел ближе.

— Здравствуй, — сказал он. — Что ты здесь делаешь, дружок?

— Жду, — прозвучал лаконичный ответ.

Гайдук поднялся и стоял перед классным руководителем в позе непринужденной, но не лишенной почтения. Взгляд у него был отсутствующий.

— Опоздаешь в школу.

Гайдук посмотрел на часы.

— Думаю, что нет, — вежливо ответил он.

— Может, пойдем вместе? — неожиданно для себя предложил Дмухавец.

— Я жду одного человека. Большое спасибо, — серьезно ответил мальчик, невольно бросив тоскливый взгляд на угол улицы Словацкого.

Дмухавец почувствовал, что ему лучше поскорее убраться. Он кашлянул, пробормотал невнятно «извини» и быстро зашагал в направлении школы.

Нет, нет, Гайдук не был запуганной овечкой.

Дмухавец сидел на своем стуле за кафедрой и незаметно присматривался к долговязому ученику. Было двенадцать часов дня, и в мрачный класс заглянуло солнце, высунувшееся из-за соседней крыши. Беата Ковальчук в красивой позе стояла за партой и с чувством декламировала:

— «Плывунья с парусами, дочь островерхой Иды, ладья из бука…»

Ежи Гайдук что-то читал под партой.

Учитель литературы Дмухавец с трудом подавил в себе убеждение, что, если человека не интересует Кохановский, 3 3 Ян Кохановский (1530–1584) — крупнейший поэт польского Возрождения. Цитата взята из его трагедии «Отказ греческим послам». ( Перевод Вс. Рождественского ). он не так уж глупо поступает, используя время урока для чтения. Откашлявшись, Дмухавец собрался было звучным голосом попросить Гайдука не заниматься посторонним делом. Однако внезапно его одолело обычнейшее любопытство книжного маньяка. Ему ужасно захотелось узнать, что читает Гайдук.

— Что ты читаешь, Гайдук? — спросил он добродушно.

Мальчик вздрогнул.

— Покажи, — потребовал учитель, надеясь увидеть авангардистский роман или томик поэзии.

Но увидел «Спортивное обозрение».

На второй парте у двери кто-то презрительно фыркнул. Дмухавец покосился в ту сторону из-под очков и убедился, что фыркнула тихая блондиночка по фамилии Жак. Мало того, она еще и засмеялась иронически.

Ежи Гайдук вдруг покраснел.

После уроков Цеся подошла к Данке.

— Дануся, — начала она.

Подруга натягивала сапожки. Подняв на Цесю свои затуманенные глаза, она рассеянно спросила:

— Да?

— Может, зайдешь после обеда, позанимаемся немножко?

Данка расхохоталась:

— Ну, знаешь, у меня найдутся дела поинтереснее! Мы с Павлом идем в кино. На «Крестного отца». И тебе советую. Нашла дурочку — заниматься перед праздниками! — И, послав Цесе лучезарную улыбку, снова взялась за «молнию» на своем сапоге.

С другого конца раздевалки шел Гайдук, глядя прямо на Целестину. Похоже было, он намеревался ей что-то сказать. Цеся вспомнила, как презрительно фыркнула на уроке, и вдруг поняла: все, что бы ни сказал сейчас Гайдук, придется ей не по нутру и только испортит настроение. Вид у Гайдука был грозный и отталкивающий, светлые глаза сердито сверкали из-под козырька вязаной шапки.

Цеся подхватила сумку с книгами, повернулась на каблуках и трусливо ретировалась в коридор, а оттуда в туалет.

В канун рождества в доме Жаков пахло коврижкой. Теплый аромат волнами плыл из кухни в комнату, подымался к потолку и снова опускался вниз. Еще пахло хвоей, хотя елка стояла на балконе. Продрогшая Цеся закрыла за собой входную дверь и с наслаждением втянула воздух в легкие. Итак, праздники. Чудесные дни, свободные от школы, от зубрежки, от неверных подруг и кошмарных темных личностей, читающих исключительно «Спортивное обозрение». Вкусные пироги, семейный уют, неповторимое рождественское настроение, елка, коляды и телевизор.

Из кухни пахнуло луком и чесноком.

— Мамуль! — закричала Цеся. — Можно что-нибудь быстренько кинуть на сковородку? Мне нужно уходить!

Мама, растрепанная, раскрасневшаяся, выглянула из кухни:

— Скажи, радость моя, в какие края ты направляешься? Может заодно купишь рыбку?

— Ладно, куплю, — согласилась Цеся. — А направляюсь я за подарками.

— Много-много рыбки, — сказала мама, думая о чем-то другом. — Ты случайно не знаешь, где машинка для мака?

Этого Цеся не знала. Тогда мама пустилась в обход, спрашивая одно и то же у всех по очереди: у Бобика, чистившего миндаль, у тети Веси, занимавшейся уборкой, и у погруженного и чтение дедушки. Безрезультатно. Машинки для мака никто не видел.

Цеся пошла на кухню.

На обед были макароны в миланском соусе — в доме Жаков они появлялись весьма регулярно, примерно два раза в неделю. Главное достоинство этого вегетарианского блюда заключалось в том, что приготовить его не составляло труда. Достаточно было просто сварить маканы и залить их горячим томат-пюре, куда добавлялось растительное масло и множество отчаянно дерущих горло приправ, среди которых преобладали кэрри и черный перец.

Пока Цеся кашляла над тарелкой с макаронами, из города вернулась припорошенная снегом Юлия. Ее черные глаза сверкали, сверкали снежинки па воротнике и на плечах, блестели волосы под пушистой шапочкой.

— Я купила себе новое пальто, — объявила она сверкая.

— На какие деньги? — удивилась мама.

— Мне заплатили за декорации. Помнишь, мы делали к годовщине Октябрьской революции.

— Да, да, — вспомнила мама. — Ну и как, много ты заработала?

— Достаточно, — скромно призналась Юлия, — Сама погляди, — и, кинув на стул сумку, доверху набитую свертками, закружилась вокруг собственной оси: ни дать ни взять Снежная королева.

— Ничего пальтишко, того-этого. — заметил дедушка, ковыляя по коридору. — По нынешней моде, разумеется. А что там у тебя в сумочке?

— Подарки, — ответила Юлия. — Для всех. Но только один человек получит свой подарок сегодня. Телятинка.

Цеся подавилась макарониной.

— Что ты сказала?

— С сегодняшнего дня плюй в собственную тушь, — заявила Юлия, вручая сестре пакетик в фирменной бумаге «Польской моды».

В пакетике была тушь «Макс Фактор» и зеленоватый карандашик для век.

— Больше тебе некуда выбрасывать деньги? — возмутилась мама. — Такую дорогую косметику для шестнадцатилетней девчонки! Я считаю, это чересчур.

Привлеченные, как магнитом, этим замечанием, немедленно появились остальные домочадцы. И, естественно, не преминули воспользоваться случаем, чтобы затеять семейную дискуссию, которая, по обыкновению, носила все признаки запальчивой перебранки, тогда как на самом деле представляла собой просто дружеский обмен мнениями. К счастью, отец еще не вернулся с работы, иначе Целестину общими усилиями неминуемо довели бы до депрессии. Покричали минут десять, после чего дедушка подвел итог дискуссии, сделав следующее заявление: