Малгожата Мусерович - Целестина, или Шестое чувство

— Да, — печально согласилась Цеся, — она постоянно это твердит. Невозможно вбить ей в голову, что все зависит от нее самой.

— Что все зависит от нее самой… — повторил Дмухавец. — Не знаю, быть может, ты не совсем права… А как у нее дома?

— Никогда там не была.

— Почему?

— Мы недавно подружились… Она ни разу к себе не приглашала. Мы всегда занимаемся у меня.

— Завтра же к ним зайду, — решительно сказал Дмухавец. — Поговорю с ее родителями, погляжу, какая там обстановка.

Они перешли дорогу возле зоопарка.

— Теплее стало, а? — пробормотал Дмухавец и распустил замотанный вокруг шеи шарф.

Голые ветки на деревьях сплетались в кружевные узоры. Гайдука, конечно, нигде не было видно. «Ясное дело, — подумала Целестина. — Зачем слоняться по улицам, когда можно пойти пообедать? Кстати, интересно, где он обедает? И вообще, кто заботится о том, чтобы он был накормлен?»

— У меня к тебе большая просьба, — сказал Дмухавец, ловко обходя островок размякшей на солнце грязи, чтобы тут же вляпаться в соседнюю лужу. — Мне бы хотелось, чтобы ты была верной подругой. Не обижалась из-за ерунды, как это умеют девчонки, и не порывала дружбы без серьезной причины. Постарайся быть терпеливой и настойчивой, в особенности если ты считаешь, что Данка действительно хороший человек. Или скорее, скажем, материал, из которого может получиться хороший человек. Пойми, что ты если еще не стала, то должна стать опорой для своей подруги и образцом для подражания.

— Я? Да что вы! — изумленно воскликнула Целестина.

— Повторяю: ты должна стать для нее образцом. Я знаю, что говорю. Помни, Целестина, я на тебя рассчитываю.

Возле Цесиного дома Дмухавец остановился и галантно распрощался со своей ученицей. С нескрываемой симпатией пожав ей руку, он посмотрел налево и перешел улицу, что-то бормоча себе под нос. Разговором он остался удовлетворен.

Цеся не могла сказать того же про себя. В сущности, она скорее даже почувствовала раздражение. Самым неприятным было то, что на нее взвалили дополнительную нагрузку, причем даже не спросив согласия. Кроме того, у нее возникло тягостное предчувствие, что ей не справиться с новой задачей и никакими силами не убедить Данку, чтобы та в целях самоусовершенствования с жаром отдалась учебе.

Цеся стояла в подъезде перед почтовым ящиком, бессмысленно разглядывая запечатленный на нем номер их квартиры. До конца учебного года осталось меньше трех месяцев. Каким чудом можно за такой короткий срок уговорить упрямую Дануту в корне изменить жизненную позицию и исправить все ошибки? Не говоря уж о том, что никак не хватит времени заполнить зияющие пробелы в ее образовании. Данка страшно отстала по всем предметам, о чем Целестине было известно лучше кого-либо другого.

«Необходимо принять какие-то радикальные меры», — подумала Цеся, поравнявшись с вырезанной из дерева львиной мордой, венчающей перила. Теперь только она сообразила, что распрощалась с Дмухавецом, не высказав ему всех своих сомнений. А стоило бы! Может ведь так случиться — и даже обязательно случится! — что она не сумеет переубедить Данку и потерпит полное фиаско в своих жалких попытках выполнить поставленную Дмухавецом задачу.

«Как я могла на все согласиться, даже не попытавшись подстраховаться? — сердито подумала Цеся, готовая на всякий случай сразу же начать себя грызть за то, что не оправдала доверия. — Надо было сказать, что Данка не намерена заниматься, что она ленива и упряма и поручиться я за нее не могу». Ну да, но это бы означало, что Целестина попросту на нее донесла. И вообще, предохранять себя от возможных неприятностей Цесе было просто противно — это никоим образом не совмещалось с ее представлениями о порядочности.

По лестнице Цеся начала подниматься с ощущением тяжести на душе и зуда в правом глазу. От солнца у нее, как всегда, потекли слезы, а от слез — тушь с ресниц, и защипало в глазу. Цесю обуяла злоба, однако секунду спустя от нее не осталось и следа. Злобу неожиданно вытеснила радость, смешанная со страхом: на площадке между этажами сидел на подоконнике Ежи Гайдук. Прикусив нижнюю губу, он смотрел на Целестину непроницаемым взором.

Цеся остановилась как вкопанная, оцепенев от волнения. И, разумеется, потеряв дар речи. Яркий румянец разлился по шее и по щекам, а в голове стучала одна-единственная мысль: «У меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы, у меня потекли ресницы».

Ежи Гайдук не только не заметил, что у нее потекли ресницы, но именно в эту минуту пришел к убеждению, что Цеся — самое прекрасное существо на всем земном шаре. Зардевшаяся, испуганная, белозубая, с мерцающими зелеными глазами и выбившимися из-под шапки светлыми волосами, она была просто фантастически хороша. Решись он в эту минуту поступить соответственно тому, что чувствовал, ему бы следовало подойти к Цесе, обнять и крепко поцеловать.

— Привет, — сказал он вместо этого. — Где так долго пропадала?

Цеся, которая до этой секунды чувствовала себя находящейся на вертком воздушном шаре, с неслыханным облегчением ощутила под ногами более или менее прочную почву.

— Дмухавец ко мне прицепился, — объяснила она, — Из-за Данки. — Это уже смахивало на нормальный товарищеский разговор, и обоим сразу стало легче.

— Может, сядешь? — предложил Ежи не слишком вежливо.

Однако Цеся решила не обращать внимания на такие мелочи, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, с какой целью он сюда явился, и села рядом с ним на подоконник. Ежи кашлянул и отодвинулся в глубину оконного проема.

Цеся разгладила юбку на коленях, и они даже посмотрели друг на друга, но говорить вдруг оказалось не о чем. И оба в панике опять поспешно отвели глаза.

По лестнице грузно поднималась пани Новаковская. Проходя по площадке, она с любопытством оглядела парочку на подоконнике. Это не могло способствовать разрядке напряженной атмосферы. Цеся невзначай отодвинулась от Гайдука насколько было возможно и вжалась в противоположный угол оконной ниши. «Мы как две пуганые вороны», — подсказало ей шестое чувство.

«Почему она смеется?» — тотчас встревоженно подумал Ежи.

Потом оба одновременно, как марионетки на одной ниточке, повернулись друг к другу и раскрыли рты.

— А ты… — сказали они в один голос и смущенно умолкли.

Их пальцы, лежащие на подоконнике, соприкоснулись, но ни он, ни она не отдернули руки.

— Что ты хотела сказать?

— Н-ничего…

— А я хотел спросить: ты еще сердишься?

— Хм… ну… я тоже… это…

— Ну, так как? Сердишься?

— Н-нет, — сказала Цеся. — А ты?

Неизвестно, каким образом его пальцы вдруг оказались поверх Цесиных.

— За что мне на тебя сердиться…